3.1. Материальная культура приенисейских купцов

Вполне естественно, что материальное благосостояние купцов зависело от того, насколько успешно шли их коммерческие дела. В первой половине XIX в. торгово-промышленное развитие Приенисейского края было далеко не на высоте. То же самое можно сказать и в отношении предпринимательства местных гильдейцев. Из шести населенных пунктов, вошедших в 1822 г. в состав Енисейской губернии на правах городов (Красноярска, Енисейска, Ачинска, Минусинска, Канска и заштатного Туруханска), в 1820-х гг. только в Енисейске были купцы первой гильдии. В Красноярске первый первогильдеец появился в середине 1830-х гг., в Канске – в 1840-х гг. В свою очередь, высокий уровень вертикальной мобильности приенисейского купечества, частое обновление его состава за счет выходцев из других сословий до определенной степени стирали различия в материальном положении среди горожан. Чем меньше был город, тем медленнее протекали в нем социальные процессы, и до того момента, когда возникла зажиточная городская верхушка, резко отличавшаяся своими материальными возможностями от остального населения, все общество небольшого сибирского города представляло собой достаточно однородную среду, ведущую схожий в основных чертах образ жизни. Рассмотрим, как в течение первой половины XIX в. происходившие изменения в составе местного купечества отражались на материальных условиях жизни купцов.

Небезынтересно кратко остановиться на том, как выглядели приенисейские города в течение рассматриваемого периода. О внешнем облике Красноярска сохранились довольно противоречивые свидетельства современников, характеризующих город то с негативной, то с положительной стороны. В 1810 г. Красноярск был "хотя и не велик, но по своему местоположению и правильному строению принадлежал к чистым и красивым городам". По свидетельству А. Мартоса, путешествовавшего в 1820-х гг. по Восточной Сибири, облик Красноярска проигрывал Троицко-Савской крепости, несмотря на то, что он стал к тому времени губернским городом. Первый Енисейский губернатор А.П. Степанов, напротив, описывал состояние города в довольно доброжелательном тоне. Согласно его свидетельству, в начале 1830-х гг. все дома по главной улице Красноярска были обшиты тесом и выкрашены. Между ними местами возвышались каменные строения, причем два из них были "прекрасной архитектуры". В центре города имелись тротуары, а остальные улицы пользовались очень хорошей "естественной мостовой". Однако через несколько десятков лет ситуация оставляла желать много лучшего, что видно из описания внешнего вида города другим современником, Н.В. Латкиным, который писал, что "санитарное состояние города и округа находится в неудовлетворительном положении... невылазные лужи и грязь". Впрочем, есть и другое свидетельство очевидцев об облике Красноярска в это время: "Все улицы не мощены; тем не менее большой грязи не бывает в городе, благодаря песчаному грунту, а также тому, что среди некоторых улиц проведены канавки, прикрытые мостками. Лучшею из улиц считается Воскресенская, на которой большая часть каменных домов; все число таких домов до последнего пожара составляло 75, и как ни мало оно сравнительно с общим числом домов, все же процент каменных построек в Красноярске значительнее, чем в Енисейске… Воскресенская улица одна из всех пользуется освещением: на ней имеется до 50 фонарей, в которых горят стеариновые свечи". Хотя к концу XIX в. Красноярск заметно вырос, но, как вспоминал енисейский купец Н.В. Скорняков, его едва ли можно было назвать оживленнее Енисейска: в Красноярске "так и чувствуется как-будто какая-то захудалость и отсутствие той живости, которую встречаешь, например, в Томске".

Другим крупнейшим центром края был Енисейск, единственный из других городов губернии, кроме Красноярска, в котором в середине XIX в. каменные здания считались десятками, а не единицами (Табл. 1). М.Ф. Кривошапкин характеризовал Енисейск как "по строению один из лучших уездных городов Сибири". Однако улицы города не были вымощены и из-за низменности грунта бывали нередко грязными. В 1880-х гг. около 15–20 фонарей с сальными свечами освещали город.

Ачинск и Минусинск скорее походили на поселки. Даже во второй половине XIX в. их центральные улицы не были вымощены и освещались 10–20 фонарями. Канск был самым маленьким из окружных городов губернии. На его немощеных улицах не было ни одного фонаря.

Наконец, заштатный Туруханск, процветавший в XVIII в., в первой половине XIX в. довольно быстро пришел в упадок и представлял собой достаточно плачевное зрелище. Беспорядочная застройка города показывала, что "жители его не вдруг селились". Крайне негативно описывал Туруханск и его окрестности М.Ф. Кривошапкин, который писал, что “в жару пересыхают потоки, окружающие город, и за водой надобно ездить версты за 4. Зимою, в начале ноября, Туруханск покрыт уже такими сугробами снега, что нельзя переходить из дома в дом иначе, как по вехам, да и между ними почти ежедневно разгребают снег… кроме вреда здоровью всех, затруднения от недостатка летом воды туземцам и от невозможности пристать к городу торговым суднам для явки властям, ничего другого местность эта не представляет". Согласно П.И. Третьякову, в 1860-х гг. в Туруханске кроме 8 или 9 порядочных домов все остальные были "жалкие лачужки, разбросанные как попало и торчащие летом среди навоза и всевозможной нечистоты, а зимою чернеющие из-под сугробов снега. Несмотря на прорытие через город канав, летом здесь постоянная грязь, а мостки во многих местах до того обветшали, что человек идет по ним как по клавишам".

На протяжении рассматриваемого периода во всех приенисейских городах, кроме Туруханска, заметно увеличилось число “обывательских строений”: в целом во всех городах примерно в 1,6 раза. Заметнее всего вырос Красноярск, особенно во второй четверти XIX в., когда он стал главным городом Енисейской губернии. Только Туруханск не рос, а уменьшался: число частных домов в нем неизменно сокращалось, наиболее резко это прослеживается после переведения города в разряд заштатного (см. табл. 1).

Табл. 1. Число обывательских домов в приенисейских городах

Город

Год

1784

1801

1823*

1847

каменные

деревянные

каменные

деревянные

каменные

деревянные

кам.

дер.

Красноярск

337

1

430

7

544

46

1106

Енисейск

?

1104

7

1135

9

1038

23

1041

Ачинск

144

187

252

1

431

Туруханск

?

100

92

49

Минусинск

53

?

116

270

Канск

?

?

135

1

251

Всего

?

>1400

8

>1852

16

2177

70

3148

Примечание. Табл. составлена по: РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 48. Л. 64 об.–65; Ф. 1290. Оп. 5. Д. 8. Л. 1 об.–2; ГАКО. Ф. 655. Оп. 2. Д. 252. Л. 72–73 об.; Быконя Г.Ф. Заселение русскими… С. 206, 219, 241; Статистические таблицы о состоянии городов Российской Империи СПб., 1852. С. 8–9.

*По Туруханску данные за 1828 г.

К середине XIX в. в четырех из шести городов Енисейской губернии были уже не только деревянные, но и каменные дома, в основном принадлежавшие местным купцам. Однако подавляющее большинство домов (97,8 %) в крае оставалось деревянными (см. табл. 1). Даже во второй половине XIX в. строилось больше деревянных, а не каменных зданий. Так, из двенадцати частных домов, построенных во всех городах Енисейской губернии в 1863 г., только один (в Красноярске) был каменным. Причину медленной застройки приенисейских городов каменными зданиями губернские власти видели в дороговизне рабочих рук и строительных материалов.

Среди населения края по материальному признаку наиболее заметно выделялось купечество самого развитого в недалеком прошлом приенисейского города – Енисейска. Именно здесь в первой половине XIX в. оставались каменные двухэтажные купеческие особняки, построенные еще в XVIII в. Однако со временем обедневшие потомки умерших или разорившихся владельцев этих домов вынуждены были перебираться на жительство в нижние этажи, а верхние сдавать внаем.

В другом крупнейшем центре края – Красноярске – материальное неравенство среди горожан было выражено гораздо слабее. В течение последней четверти XVIII – первой половины XIX в. большинство местных купцов проживали в таких же домах, как и мещане.

Лишь самые зажиточные гильдейцы могли позволить себе построить каменный дом. На протяжении первой четверти XIX в. более двух третьих всех купеческих домов в Красноярске были деревянными. Однако со временем число каменных купеческих особняков возрастало: если в 1807 г. на них приходилось только 2,1 %, то в 1819 г. – уже 6,5, а в 1829 г. – 22,9 % (Табл. 2).

Табл. 2. Купеческие дома в Красноярске*

Дома

Год

1807

1819

1829

Абс.

%

Абс.

%

Абс.

%

Покупные

26

54,2

17

54,8

14

40,0

Построенные самими купцами

15

31,3

3

9,7

7

20,0

Доставшиеся в наследство

7

14,6

11

35,5

14

40,0

Каменные

1

2,1

2

6,5

8

22,9

Деревянные

47

97,9

29

93,5

27

77,1

Всего домов

48

100,0

31

100,0

35

100,0

Земельные участки под дома

3

6

Примечание. Табл. составлена по: ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 14. Л. 26 об.–38; Д. 32. Л. 10 об.–72; Д. 31. Л. 13 об.–106.

*С учетом домов, принадлежавших иногородним купцам.

То, сколькими и какими именно домами владели купцы, во многом свидетельствовало об уровне их благосостояния. Так, в 1807 г. в Красноярске насчитывалось 48 купеческих домов, 41 из которых принадлежали местным купцам, а 4 – купцам, проживавшим в уезде. Кроме того, в городе тогда находился верхотурский второгильдеец А.И. Попов, владевший двумя домами, и жена ковровского купца Фекла Воронкова, занимавшая доставшийся ей в наследство от отца дом. Единственному из всех купцов, А.И. Попову принадлежал расположенный в самом центре города каменный дом, который тот купил у наследников капитана Ф. Пелымского. Непосредственно же среди красноярских купцов не было ни одного владельца каменного здания, и только 7 человек имели по два деревянных дома (см. табл. 2).

Из-за частной обновляемости состава гильдейцев и ежегодного перехода значительной их части в число мещан, через несколько лет, в 1811 г. в Красноярске насчитывалось уже лишь 16 домов, принадлежавших купцам. Однако к 1819 г. их число снова возросло до 31, из которых каменными были только два, принадлежавших на сей раз уже местным гильдейцам – купеческой вдове Т.С. Тюрепиной (ул. Воскресенская, 10) и третьегильдейцу А.П. Терскому (ул. Воскресенская, 157). Кроме этих двух домов в том же году в Красноярске велось строительство еще одного каменного частного здания – дома купца третьей гильдии П.Ф. Ларионова (ул. Качинская, 19). Только пять человек имели по два дома. Единственный из них, А.П. Терсков владел не только деревянным, но в придачу еще и каменным домом. Кроме того, он и А.Я. Суханов помимо двух домов имели по участку городской земли, отведенной им под постройку нового жилища. Место для строительства имели также П.Ф. Ларионов и М.И. Коростелев, у которых уже было по одному деревянному дому (см. табл. 2).

К 1829 г. уже 7 красноярских купцов имели свои собственные каменные дома: купеческая вдова П.С. Яковлева (ул. Воскресенская, 8), И.К. Кузнецов (ул. Воскресенская, 12), вдова Е.М. Ларионова (ул. Благовещенская, 22), И.Я. Суханов (ул. Воскресенская, 32), С.Я. Кузнецов (ул. Воскресенская, 36 и ул. Воскресенская, 278), В.Н. Власьевский (ул. Воскресенская, 38), вдова М.А. Терскова (ул. Воскресенская, 151).

Двумя домами владели семь местных купцов (Д.М. Чуринова, Е.М. Ларионова, Г. Каминер, С.Я. Кузнецов, И.Я. Суханов, П.С. Яковлева, М.И. Коростелев). Трое купцов, у которых уже было по два дома, собирались построить себе новые жилища, для чего приобрели земельные участки (И.Я. Суханов, П.С. Яковлева, М.И. Коростелев). Кроме владельцев двух домов в 1829 г. были еще два человека, имевшие по три дома: М.А. Терскова и И.К. Кузнецов. Последний, кроме того, купил под строительство и два земельных участка, рассчитывая в недалеком будущем стать владельцем пяти зданий (см. табл. 2).

Таким образом, по числу находящихся в их владении домов можно выделить наиболее состоятельную элиту красноярского купечества: в конце 1820-х гг. в нее входили И.К. Кузнецов, Г. Каминер, И.Я. Суханов, Ларионовы, Терские. Самым преуспевающим из всех красноярских купцов был И.К. Кузнецов – крупнейший в городе владелец недвижимости, скупивший прилегавшие к его дому усадьбы, образовав тем самым так называемое "Кузнецовское подворье", которое позже его дети застроили каменными домами.

Большинство купеческих домов доставалось их владельцам в результате покупки: более 40 % от числа всех купеческих домов в разные годы (см. табл. 2). С течением времени доля покупных купеческих домов падала, в то время как число домов, переходивших по наследству, неизменно возрастало. Кстати, хороший деревянный дом в Красноярске в 1819 г. стоил 1800 руб. Несколько позже, в 1860-х гг. в центре Красноярска деревянный дом со строениями оценивался примерно в 1920 руб. Значительно дешевле здания стоили в Минусинске: 1831 г. дом с 375 кв. саженей земли оценивался в 55 руб., в 1832 г. можно было купить дом за 120 руб., а в 1833 – за 360 руб.

Некоторые купцы приобретали земельные участки для строительства зданий, причем, число желающих построить свой собственный дом с течением времени возрастало (если в 1807 г. ни один красноярский купец не владел местом для будущего дома, то в 1819 г. обладателей земельных участков из числа городских купцов было 3, а в 1819 г. – уже 6 человек (см. табл. 2). Впрочем, земельные участки с грудами строительных материалов могли простаивать без застройки в течение нескольких лет.

Помимо приобретения земельного участка для постройки своего собственного дома требовалось еще получить разрешение в городской управе. Бывали случаи самовольного строительства – так, в начале XIX в. красноярский третьегильдеец А.И. Потылицын возвел себе жилище "вне плана" на берегу Енисея.

Конечно, купцам удобнее всего было селиться в центре города, хотя, как видно на примере Красноярска, место наибольшей концентрации купеческих домов постепенно изменялось (Табл. 3). Так, если в 1807 г. многие красноярские купцы проживали на Гостинской (совр. ул. Маркса), Качинской, Поперечной, Мельничной улицах и рядом с площадью у Гостиного двора, то к концу 1820-х гг. имевших дома в этих местах купцов почти не осталось. Напротив, многие из них стали владеть зданиями на Благовещенской улице (совр. ул. Ленина), на которой не проживал ни один местный купец в 1807 г. Из всех мест проживания гильдейцев неизменным оставалось только одно – главная улица города – Воскресенская (совр. пр. Мира). Именно на ней на протяжении всего рассматриваемого периода располагались дома подавляющего большинства купцов (см. табл. 3). Купцы из евреев проживали в "еврейском квартале" – на ул. Песочной (совр. ул. Урицкого).

Табл. 3. Расположение купеческих домов в Красноярске

Местоположение

Год

1807

1819

1829

Абс.

%

Абс.

%

Абс.

%

Воскресенская ул.

13

27,0

15

48,4

17

48,5

Благовещенская ул.

1

3,2

6

17,1

Гостинская ул.

8

16,7

5

16,2

3

8,6

Песочная ул.

1

3,2

2

5,7

Качинская ул.

8

16,7

5

16,2

Малокичинская ул.

2

5,7

Поперечная к Каче ул.

6

12,5

1

2,9

Покровская ул.

1

3,2

2

5,7

Мельничная ул.

5

10,4

1

3,2

Луговая ул.

1

2,1

На берегу Енисея

2

4,2

1

3,2

1

2,9

У площади Гостиного двора

5

10,4

1

3,2

1

2,9

Всего домов

48

100,0

31

100,0

35

100,0

Примечание. Табл. составлена по: ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 14. Л. 26 об.–38; Д. 32. Л. 10 об.–72; Д. 31. Л. 13 об.–106.

О купеческом хозяйстве рядовых третьегильдейцев можно судить, например, из справки при сделке красноярской купчихи Надежды Гавриловой с торгующим в городе владимирским крестьянином Василием Вороновым. Овдовев и не имея средств для содержания двоих детей, Н. Гаврилова решилась на сдачу внаем части своего дома. Во дворе двухэтажного дома находились "три амбара, подвал, стая для скота и сеновал". Видно, что купцы не рассчитывали только на прибыль от своего основного занятия – коммерции.

Что касается внутреннего убранства купеческих домов, то одна из современниц Е.А. Авдеева-Полевая отмечала, что "вообще по всей Сибири живут очень чисто... Начиная с комнат, везде найдете чистоту: в кухне, в погребе, в бане, и даже до такого излишества, что моют домы снаружи". Однако в течение практически всего рассматриваемого периода домашняя обстановка в жилищах приенисейских купцов не отличалась разнообразием и дороговизной. Часто среди самых ценных вещей оказывались такие, как "екатеринбургский сундук с замком, суконный сюртук на подкладе, поношенная енотовая шуба…"

Одежда большинства местных купцов, как и их жилища, мало чем выделялась на фоне остальных горожан. По свидетельству А.П. Степанова, в 1820–1830-х гг. красноярские купцы и купчихи, как и здешние мещане, одевались "как жители деревенские", однако уже были "некоторые в сюртуках и фраках, а жены, как первостатейные чиновницы..." С ростом благосостояния местных купцов различия в одежде стали проявляться более заметно. Так, в 1850-х гг. енисейские богачи "считали величайшим неприличием носить не шелковые или не шерстяные платья, выходя на улицу". По свидетельству енисейского купеческого сына Н.В. Скорнякова, в Красноярске одевались гораздо проще, чем в Енисейске.

Сохранилось свидетельство и о внешнем облике отдельных купцов. Например, в 1829 г. М.Г. Каминер выглядел так: "2 аршина, 7 1/2 вершков, лицом бел, немного рябоват, глаза карие, волосы на голове, бровях и бороде темнорусые, нос и рот обыкновенные, подбородка ее имеет, на теле никаких других примет не имеет же". А вот каким был купеческий сын И.А. Сколков: " 2 аршина 4 1/2 вершка, волосы на голове и брови светло-русые, глаза серые, нос и рот посредственные, подбородок гладкий, лицо белое, особые приметы: на лбу против носу у волосьев от конского ушибу рубец, во рте переднего верхнего зуба не имеет, у правой ноги от болезни на берце багровое небольшое пятно". В списке красноярских гильдейцев за 1841 г. все 27 упоминавшихся купцов были с "гладкими подбородками", светло-русые и сероглазые. лишь один (И.Д. Попов-первый) отличался от остальных карими глазами. Среди купеческих жен кареглазые и темно-русые тоже были редкостью – всего только две (Н.В. Козмина и Н. Иноземцева).

Ближе к середине XIX в. образ жизни приенисейских купцов претерпел значительные изменения, что во многом было связано с началом золотой лихорадки, вызвавшей быстрое обогащение некоторых местных и иногородних предпринимателей. Именно в это время жизненные стандарты богатых горожан из европейской России стали активно усваиваться состоятельными провинциалами. Под влиянием как богатства, так и наплыву большого числа приезжавших в погоне за легкой наживой из разных мест людей к 1870–1880-м гг. картина бытовых условий и образа жизни сибирских предпринимателей совершенно изменилась: "купечество, перенимая московский образ жизни, расточает себя в нарядах, мебелях, экипажах, угощениях..."

Посетивший в 1842 г. Красноярск П.А. Чихачев отмечал, что "богатые золотопромышленники ничего не жалеют ради хорошего стола и европейского комфорта… Они жаждут тех предметов роскоши, которые привозят с другого конца света, и платят за них непомерные цены… Сколько раз, сидя за столом, уставленным привезенными со всех концов света яствами, я не мог не поражаться невероятным контрастам. Вот алтаец в войлочной шапке подает на тарелке японского фарфора апельсины, привезенные на берег Енисея из Мессины или Марселя через Санкт-Петербург и Москву. Вот после обильной трапезы вам предлагают лакомства со всех уголков мира, при этом не забыты даже вина Малаги, Рейна и Бордо. Вы наслаждаетесь ароматным нектаром Аравии и прекрасными гаванскими сигарами".

По словам путешественника Э. Гофмана, богатство повлекло за собой появление новых потребностей и роскоши. В Красноярске стали быстро выстраиваться новые дома, и все чаще на улицах города можно было встретить петербургские и московские экипажи, запряженные русскими заводскими лошадьми, которые везли элегантно одетых дам в модные магазины. В Енисейске до 1850-х гг. не было хороших домов, сносной мебели, экипажей, роялей и др.

Профессиональные занятия богатых купцов находили отражение и в домашней обстановке их жилищ. Так, в 1840–1850-е гг. из домов купечества Енисейска выделялся один – А.А. Кобычева. Как вспоминала А.И. Баркова, "дом у него был прекрасный, прием всегда радушный, и по случаю его торговли в Кяхте, можно было видеть у него все китайское, начиная от прелестных инкрустаций и кончая превкусной пастилой".

В меньшей степени, чем в Красноярске и Енисейске изменился внешний облик зданий и улиц в Минусинске, в котором на протяжении всей первой половины XIX в. быт жителей оставался сельским. В 1850–1860-х гг. в Минусинке был единственный во всем городе каменный дом, принадлежавший разбогатевшей на торговле разными промышленными товарами местной купчихе М. Беловой.

Хлынувшее в годы золотой лихорадки рекой богатство изменило до тех пор спокойное течение местной жизни: среди жителей Енисейской губернии широко распространились пьянство, карточные игры и разврат. По словам М.Ф. Кривошапкина, "тогда мужики окутывались шелковыми шарфами, выставляли толпе целые бочки зелена вина, сами пили шампанское и ром, и, опъянелые, ходили по улицам, в грязь разбрасывая вперед себя ассигнации, на которые и ступали, для того, видите ли, чтобы не марать ног…" После окончания приисковых работ, как писал М. Миндаровский, Енисейск "превращался в царство беспробудного пьянства и диких оргий". Самой же мелкой монетой в те годы в Енисейске был золотой.

В разгуле приняли участие и некоторые местные купцы, в своем стремлении поразить окружающих подчас впадая в самые нелепые крайности. М. Миндаровский назвал их "хищниками золотопромышленности", для которых не существовало ничего, кроме личной наживы, и которые тратили деньги на прожигание жизни. Так, одни енисейские золотопромышленники "в 10 ч. утра считали долгом поить шампанским всякого приходившего к ним даже по делу, играли в карты… с условием платить по золотому всякий раз, как пасьянс не выйдет". Красноярец Н.Ф. Мясников жил в великолепном здании, впоследствии ставшем городской больницей, а в воскресные дни и по праздникам "шествовал к обедне в Воскресенский собор по мосткам, по середине улицы устланным красным сукном". До сих пор в разного рода изданиях можно встретить рассказы, что Мясников пользовался визитными карточками, сделанными из чистого золота. Впрочем, известный красноярский краевед Л. Киселев считает, что все эти живописные рассказы относятся к области сплетен, распространяемых завистниками удачливого и энергичного купца.

Интересно, что, так сильно затронув внутренний уклад жизни населения, золотопромышленность мало отразилась на внешнем облике приенисейских городов. Так, во времена золотой лихорадки Енисейск был "погружен в кромешную тьму и на улицах его происходили всевозможные дикие пьяные оргии как рабочих, так и промышленников. Большинство улиц представляло непроходимое болото, недоступное для передвижения на лошадях". Мало волновала нуворишей и наружность их жилищ. По словам А.И. Барковой, в 1850-х гг. некоторые енисейские золотопромышленники имели собственные дома, но "они все поражали своей невзрачностью и заставляли удивляться, как эти богачи, проживая тысяч по 30-ти в год,… выпивая в одно лето по 1200 бутылок шампанского,… так мало заботились о своих жилищах и комфорте… странно было видеть в этих домах море вина, страсбургские пироги, самородки в виде пресс-папье…". Во многом пренебрежение к своим жилищам и к внешнему облику города происходило от сознания многих приезжих богачей, что они здесь проживают лишь временно и рано или поздно уедут в другое место.

Таким образом, в первой половине XIX в. купечество приенисейских городов в своем образе жизни почти ничем не отличалось от местного мещанства. Этому во многом способствовало неустойчивое социальное положение гильдейцев, частые переходы многих из них из одного слоя населения в другой. Более интенсивные изменения в образе жизни приенисейского купечества были связаны с началом золотой лихорадки, когда в руках как у отдельных местных, так и приезжих купцов появились невиданные прежде денежные средства. Именно тогда приенисейские богачи стали перенимать все больше черт, характерных для внешнего вида и образа жизни верхних слоев городского населения Центральной России. У разбогатевших на золотодобыче купцов появилась возможность тратить денежные излишки на улучшение материальных условий жизни, что некоторые из них делали без всякого чувства меры. В это время в домах местных богачей можно было встретить мебель, промышленные изделия и экзотические фрукты, привозившиеся из разных частей света.

3.2. Структура и состав купеческих семей

В семье, как в одном из главных механизмов социализации, закладываются основы мировоззрения и поведенческие установки личности. Именно поэтому невозможно получить достаточно полное представление о менталитете наших предков, в том числе и сибирских купцов, без изучения различных аспектов их внутрисемейных взаимоотношений. Несмотря на наличие ряда исследований о купеческих семьях XIX в., данная проблематика далеко не исчерпана и оставляет широкое поле деятельности для более подробного анализа. На основе посемейных списков купцов рассмотрим некоторые вопросы, связанные с численностью, людностью и структурой купеческих семей приенисейских городов в течение конца XVIII – первой половины XIX в.

За последнюю четверть XVIII в. в нашем распоряжении есть лишь посемейные списки красноярских купцов. О составе купеческих семей в остальных приенисейских городах можно говорить, только начиная с 1820-х гг.

На примере Красноярска видно, что число купеческих семей в течение первой половины XIX в. претерпевало довольно сильные колебания. Так, если в конце XVIII в. купеческих семей в Красноярске насчитывалось 30, то через тридцать лет – уже в два раза меньше, а еще через тридцать лет их число, напротив, возросло в 3,5 раза по сравнению с 1827 г. и в 1,7 раза по сравнению с 1795 г. (табл. 1). С 1827 по 1862 г. также выросло число семей в Енисейске (в 2,6 раза) и в Ачинске (в 4,6 раза). В Канске и Минусинске купцы появились только в 1830-х гг.

Как уже отмечалось в первой главе, количество капиталов не всегда совпадало с числом купеческих семей, так как встречались некоторые случаи записи в купечество без объявления капитала. Однако такие семьи были зафиксированы только в списках купцов за 1862 г., когда во всех приенисейских городах было объявлено 274 капитала, а купеческих семейств насчитывалось чуть больше – 278.

Среди глав купеческих семейств были и женщины: в основном, хотя и не всегда, вдовы. Так, в 1795 г. в Красноярске самостоятельно объявили капитал 2 купчихи, в 1827 г. – 1 (в Красноярске), а в 1762 г. – 31 (3 в Красноярске, 8 в Енисейске, 6 в Минусинске, 11 в Канске и 3 в Ачинске).

На протяжении всего рассматриваемого периода людность местных купеческих семейств колебалась от 5 до 7 человек, что не выходило за рамки, определенные Ю.М. Гончаровым для купеческих семей западно-сибирских городов. Однако с течением времени людность семей изменялась: в Красноярске уменьшалась, а в Енисейске, наоборот, возрастала (см. табл. 1). Незначительный показатель людности по Красноярску за 1827 г. объясняется тем, что, по всей видимости, в документе не были приведены сведения о купеческих дочерях (см. примечание к табл. 1). Самая большая людность купеческих семей была зафиксирована в 1827 г. в Енисейске (8 человек) и в 1862 г. в Канске (7 чел.), самая маленькая – в 1862 г. в Красноярске и Ачинске (5 чел.), хотя еще в конце XVIII в. в Красноярске на каждую купеческую семью приходилось в среднем по 7 человек (см. табл.1).

Табл. 1. Среднее количество человек в купеческих семьях

Город

Кол-во

семей

Мужчин

Женщин

Детей

Внуков

Всего

абс.

ср.

абс.

ср.

абс.

ср.

абс.

ср.

абс.

ср.

1795 год

Красноярск

30

81

2,7

76

2,5

64

2,1

6

0,2

227

7,6

1827 год

Красноярск*

15

38

2,5

19

1,3

20

1,3

-

-

57

3,8

Енисейск

29

77

2,7

79

2,7

72

2,5

8

0,3

156

5,4

Ачинск**

5

14

2,8

?

?

?

?

?

?

?

?

1862 год

Красноярск

52

129

2,5

136

2,6

115

2,2

34

0,7

265

5,2

Енисейск

74

261

3,5

227

3,1

121

1,6

52

0,7

488

6,6

Минусинск

69

227

3,3

201

2,9

156

2,3

57

0,8

428

6,2

Канск

60

230

3,8

205

3,4

178

3,0

78

1,3

435

7,3

Ачинск

23

65

2,8

58

2,5

57

2,5

7

0,3

123

5,3

Примечание. Все таблицы к этому разделу составлены по: РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 336. Л. 142–142 об., 153–154 об.; ГАКК. Ф. 160. Оп. 1. Д. 257. Л. 1 об.–20, 37 об.–53, 76 об.–94, 101 об.–128. 139 об.–147; Оп. 2. Д. 5. Л. 1–16 об., 259.

*Данные по Красноярску за 1827 г., по всей видимости, не включают в себя число дочерей, поскольку ни в одной семье их не было указано.

**Данные по Ачинску за 1827 г. учитывают только купцов мужского пола.

Людность семей зависела, в частности, и от национальной принадлежности купцов. Во второй четверти XVIII в. приенисейское купечество становилось все более разнородным по своему этническому составу, что отражалось и на их внутренней структуре. В 1862 г. на каждую из четырех семей купцов из числа “принявших русское подданство” (П. Бойлинга, И. Даммана, А. Комарницкого, Е. Шмит) в среднем приходилось по 6,3 чел., что было в 1,2 раза больше, чем в славянских семьях, где на каждую семью приходилось в среднем около 5,9 чел. Большие семьи были характерны для предпринимателей из евреев, которых в 1862 г. в приенисейских городах насчитывалось 213 человек, объединенных в 20 семей. Таким образом, средняя людность каждой еврейской семьи составляла около 10,7 чел., что было в 1,7 раза больше, чем в семьях иностранцев и в 1,8 раза больше, чем в славянских семьях.

Исходя из того, что людность семьи – один из показателей патриархальности, можно сделать вывод о наличии наиболее сильных патриархальных традиций именно в еврейских семьях, затем шли семьи иностранцев, принявших русское подданство, и, наконец, – славянские семьи. Такую ситуацию можно объяснить отчасти и тем, что этническим меньшинствам свойственно держаться как можно кучнее, поэтому молодежь не спешила покидать родительский дом.

На протяжении первой половины XIX в. постепенно изменялись и некоторые другие характеристики купеческих семей, одной из которых было соотношение числа мужчин и женщин, состоявших в купечестве. В 1795 и 1827 гг. число мужчин в купеческих семьях было примерно таким же, как и число женщин. В 1862 г. ситуация стала иной: теперь перевес мужчин над женщинами был заметным, и только в Красноярске наблюдалась обратное положение (см. табл. 1). Всего же, из 1739 человек, числившихся в 1862 г. в купечестве приенисейских городов, мужчины составляли около 52 % (912 чел.) и женщины – около 48 % (827 чел.).

Несмотря на некоторое увеличение числа мужчин к середине XIX в., на протяжении всего рассматриваемого периода среднее число мужчин и женщин в каждой семье было примерно одинаковым во всех городах: 2–3 чел. Однако к 1862 г. Красноярск снова оказался на последнем месте по количеству мужчин на каждую купеческую семью (см. табл. 1). Между тем, очевидно, что, чем меньше мужчин в семье, тем меньшей устойчивостью обладает купеческий капитал, и, следовательно, тем менее развит город в торговом отношении.

Среднее число детей на каждую купеческую семью колебалось от 1 до 3 чел. Внуков было гораздо меньше. Лишь в Канске в 1862 г. на каждое семейство в среднем приходилось по 1 внуку (см. табл. 1).

В купеческих семьях были распространены воспитание приемных детей и усыновление. Обычно “вскормленниками” становились дети умерших или обедневших родственников, иногда – “непомнящие родства” подкидыши. Так, например, П.Я. Прейн, ставший известным в будущем красноярским купцом и общественным деятелем, был в 1856 г. усыновлен своим родным дядей Я.Я. Прейном. В данном случае речь шла о продолжении торгового дела Я.Я. Прейна, у которого умер единственный сын. В 1795 г. в семьях красноярских купцов воспитывалось 3, в 1827 г. в купеческих семьях Енисейска – 1, и в 1862 г. во всех городах Енисейской губернии – 10 приемных детей. Между прочим, жители Енисейска высказали пожелание в Уложенной комиссии юридически признать кабалу детей нищих, чтобы за воспитание утвердить их в холопстве.

Интересно, что в начале XIX в. в приенисейских городах некоторые купцы брали на воспитание или для услужения детей кочевых народов. Например, в 1807 г. в четырех семьях красноярских купцов жили 11 купленных или выменянных детей калмыков и каракалпаков. Вот как это явление оценивал современник: “Сколь ни кажется противным чувствительному сердцу такой торг и мена, но оный, напротив того, делает русским честь спасением человечества”, иначе выкупленные ими дети просто погибли бы от голода и тяжелых условий жизни. Однако к середине XIX в. подобные случаи воспитания “инородцев” прекратились.

Анализ поколенной структуры показывает, что наибольшая часть купеческих семей во всех рассматриваемых городах состояла из двух поколений (табл. 2).

Табл. 2. Число поколений в купеческих семьях

Город

Всего

семей

Поколения

Одно

Два

Три

Четыре

абс.

%

абс.

%

абс.

%

абс.

%

1795 год

Красноярск

30

5

16,7

20

66,6

5

16,7

-

-

1827 год

Красноярск

15

9

60,0

6

40,0

-

-

-

-

Енисейск

29

6

20,7

17

58,6

5

17,3

1

3,4

Ачинск

5

?

?

?

?

?

?

?

?

Всего

49

Ок. 15

30,6

Ок. 23

46,9

Ок. 5

10,2

Ок. 1

2,0

1862 год

Красноярск

52

15

28,8

28

53,9

9

17,3

-

-

Енисейск

74

14

18,9

44

59,5

16

21,6

-

-

Минусинск

69

14

20,3

39

56,5

14

20,3

2

2,9

Канск

60

12

20,0

33

55,0

14

23,3

1

1,7

Ачинск

23

7

30,4

12

52,3

4

17,3

-

-

Всего

278

62

22,3

156

56,1

57

20,5

3

1,1

В 1862 г. по этому показателю лидировало енисейское купечество, 59,5 % семей которого были двухпоколенными. Однако если рассматривать удельный вес совместно одно- и двухпоколенных семей, то на первое место выходит уже купечество Красноярска и Ачинска, где на такие семьи приходилось по 82,7 %. Редкостью было наличие представителей четвертого поколения, т.е. правнуков, которые имелись лишь в четырех семьях: в 1827 г. в семье енисейского купца В.П. Скорнякова (правнук и правнучка), в 1862 г. в семействах минусинского купца Ф.Г. Бякова (9 правнуков), минусинской купчихи А. Семеновой (4 правнука) и канского гильдейца М.Г. Каминера (1 правнучка).

Хотя людность, т.е. среднее количество человек на одну семью, составляла 5–7 человек, но в большинстве купеческих семей на протяжении всего рассматриваемого периода насчитывалось, все же, несколько меньше членов: 1–5 чел. (табл. 3). В 1862 г. на такие семьи приходилось 56,5 %. Сходная ситуация была характерна и для Томска середины XIX в., однако обращает на себя внимание факт наличия в купечестве приенисейских городов достаточно значительного числа крупных семей с численностью более 10 чел. (12,6 %). В Томске примерно в то же время таких семей было гораздо меньше (3,6 %). Отметим также, что самый высокий процент малочисленных семей приходился на красноярское купечество, в котором семьи, насчитывавшие от 1 до 5 человек, в 1862 г. составляли 67,3 % (см. табл. 3).

Табл. 3. Абсолютное количество человек в купеческих семьях

Город

[1-5 чел.]

[6-10 чел.]

>10 чел.

Всего семей

абс.

%

абс.

%

абс.

%

1795 год

Красноярск

16

53,4

13

43,3

1

3,4

30

1827 год

Красноярск

11

73,3

4

26,7

-

-

15

Енисейск

20

69,0

6

20,7

3

10,3

29

Ачинск

?

?

?

?

?

?

5

Всего

ок. 31

63,3

ок. 10

20,4

ок. 3

6,1

49

1862 год

Красноярск

35

67,3

12

23,1

5

9,6

52

Енисейск

38

51,4

25

33,8

11

14,8

74

Минусинск

41

59,4

17

24,6

11

16,0

69

Канск

29

48,3

24

40,0

7

11,7

60

Ачинск

14

60,9

8

34,8

1

4,3

23

Всего

157

56,5

86

30,9

35

12,6

278

К середине XIX в. среди приенисейского купечества заметно увеличилось число больших семей, насчитывавших более 10 человек. Так, если в 1795 г. самая большая семья красноярского купца М.С. Токарева насчитывала только 11 человек, а в 1827 г. наиболее многочисленное семейство Е.В. Черноусова, проживавшее в Енисейске, состояло из 14 человек, то к середине XIX в. возросло как число таких больших семей, так и их людность. В 1862 г. к наиболее многочисленным купеческим семьям относились следующие семейства: минусинского купца Федора Гавриловича Бякова (40 чел.), канского купца Петра Егоровича Ширмакова (25 чел.), енисейского купца Алексея Кирилловича Грязнова (23 чел.), красноярского купца Тихона Белянина (19 чел.), ачинской купчихи Анны Никифоровой (13 чел.).

Самая большая купеческая семья (в 40 чел.) проживала в 1862 г. в Минусинске. В ее состав входили представители четырех поколений: владелец капитала Федор Бяков с женой Агрофеной, трое взрослых сыновей с невестками, их дети и дети умершего сына Гаврилы и, наконец, девять правнуков.

Семейное положение местных купцов характеризовалось следующим образом: во всех рассматриваемых городах основу подавляющего большинства семей составляли супружеские пары, на втором месте по численности шли вдовые и на третьем – холостые купцы. Однако с течением времени удельный вес этих категорий в составе купеческих семей изменялся: к середине XIX в. сократилась доля супружеских пар, а удельный вес холостяков и вдовцов (вдов), напротив, возрос (табл. 4).

Табл. 4. Семейное положение купцов

Город

Всего

семей

Холостые

Женатые

Вдовцы (вдовы)

абс.

%

абс.

%

абс.

%

1795 год

Красноярск

30

1

3,3

26

86,7

3

10,0

1827 год

Красноярск

15

1

6.7

12

80.0

2

13,3

Енисейск

29

2

6,9

25

86,2

2

6,9

Ачинск

?

?

?

?

?

?

?

Всего

ок. 44

ок. 3

6,8

ок. 37

84,1

ок. 4

9,1

1862 год

Красноярск

52

8

15,4

38

73,1

6

11,5

Енисейск

74

7

9,5

54

73,0

13

17,5

Минусинск

69

10

14,5

48

69,6

11

15,9

Канск

60

2

3,3

46

76,7

12

20,0

Ачинск

23

3

13,0

14

60,9

6

26,1

Всего

278

30

10,8

200

72,0

48

17,2

Анализ данных по конкретным городам показывает, что к середине XIX в. наиболее стабильная ситуация сложилась в Канске, где супружеские пары составляли 76,7 % семей, а холостых владельцев капиталов было всего лишь двое, т.е. 3,3 %. Наименьшей устойчивостью обладали купеческие семьи Ачинска, где супружеские пары составляли только 61 %, холостых было 13 % и, кроме того, здесь было самое большое число овдовевших купцов и купчих (см. табл. 4).

Определенный интерес представляет соотношение полов среди категории овдовевших глав семейств: в 1795 г. в красноярском купечестве состояло 2 вдовы и 1 вдовец, в 1827 г. среди гильдейцев Красноярска и Енисейска было по 1 вдове, в 1862 г. в красноярском купечестве состояло 4 вдовы и 2 вдовца, в енисейском – соответственно 8 и 5, в минусинском – 7 и 4, в канском – 10 и 2 и в ачинском – 4 и 2. Вдов было гораздо больше, чем вдовцов, что могло быть связано как с тем, что продолжительность жизни женщин была больше продолжительности жизни мужчин, так и с тем, что большинство женщин при вступлении в брак были на несколько лет моложе своих женихов. После смерти мужа купеческая вдова часто продолжала его дело.

Овдовев, лишь незначительное число купцов женились во второй раз. Так, в 1862 г. в купечество местных городов вошли только трое купцов, женатых вторым браком. Случаев же, когда бы купеческая вдова выходила вторично замуж и вовсе не известно ни одного.

В литературе на существует единогласно принятой всеми исследователями типологии семей. Обычно за основу семьи берется семейное ядро, под которым понимается супружеская пара без детей или с детьми, а также вдовец или вдова с детьми, не состоящими в браке. Исходя из наличия других родственников (или отсутствия кого-либо из членов семейного ядра), среди купеческих семей приенисейских городов представляется целесообразным выделить шесть основных типов: 1) простые (супружеская пара без детей или с детьми, не состоящими в браке, а также вдовец (вдова) с неженатыми (незамужними) детьми), 2) расширенные (один из детей женат (замужем)), 3) сложные отцовские (двое или более детей состоят в браке), 4) сложные братские (совместно живущие братья и сестры со своими семьями), 5) простые братские (совместно живущие неженатые (незамужние) братья и сестры), 6) одиночные (семьи, состоящие из одного человека) (табл. 5).

Видно, что во всех рассматриваемых городах господствующим типом были простые (малые) семьи. В 1862 г. на них приходилось 58,3 % от числа всех местных семейств. Причем, самый высокий процент простых семей был в Красноярске (63,5 %), а самый низкий – в Минусинске и Ачинске (по 52,2 %).Однако на протяжении первой половины XIX в. в Красноярске удельный вес простых семей сокращался: если в конце XVIII в. на них приходилось 73,4 %, то в 1827 г. – уже 66,7, а в 1862 г. – 63,5 %. В Енисейске, напротив, по сравнению с 1827 г. к 1862 г. относительная доля простых семей возросла с 48,3 до 58,1 % (см. табл. 5). Впрочем, как в Красноярске, так и в Енисейске с течением времени численность и относительная доля всех семей с упрощенной структурой (простых, простых братских и одиночных) увеличивалась. В 1795 г. в Красноярске на такие семьи приходилось 76,7 %, в 1827 г. – 73,3 % в Красноярске и 51,7 % в Енисейске, в 1862 г. – уже 80,8 % в Красноярске и 67,6 % в Енисейске. В остальных городах доля семей с упрощенной структурой была также очень значительна: в Ачинске на них приходилось 70, Минусинске – 68 и Канске – 68 %.

Неразделенные, с более сложной структурой, семьи (расширенные, сложные отцовские и сложные братские) в 1862 г. составляли лишь около 24 % от числа купеческих семей во всех приенисейских городах. Во главе таких семей чаще всего стояли отцы из старшего поколения или овдовевшие женщины. Число братских семей достигало лишь 9 %. Интересно также отметить довольно значительное колебание по городам количества семей, состоявших из одного человека: минимальный удельный вес одиночек приходился на канское купечество (3,3 %), максимальный – на минусинское (14,5 %).

Табл. 5. Структура купеческих семей

Тип семьи

Красноярск

Енисейск

Минусинск

Канск

Ачинск

Всего

абс.

%

абс.

%

абс.

%

абс.

%

абс.

%

абс.

%

1795 год

Простая

22

73,4

Нет данных

-

-

-

-

Нет данных

Нет данных

Расширенная

6

20,0

-

-

-

-

Сложная отцовская

-

-

-

-

-

-

Сложная братская

1

3,3

-

-

-

-

Простая братская

-

-

-

-

-

-

Одиночные

1

3,3

-

-

-

-

Всего

30

100,0

-

-

-

-

1827 год

Простая

10

66,7

14

48,3

-

-

-

-

5 (?)

100,0

29 (?)

59,2

Расширенная

2

13,3

11

37,9

-

-

-

-

-

-

13

26,

Сложная отцовская

2

13,3

3

10,4

-

-

-

-

-

-

5

10,3

Сложная братская

-

-

-

-

-

-

-

-

-

-

-

-

Простая братская

-

-

1

3,4

-

-

-

-

-

-

1

2,0

Одиночные

1

6,7

-

-

-

-

-

-

-

-

1

2,0

Всего

15

100,0

29

100,0

-

-

-

-

5

100,0

49

100,0

1862 год

Простая

33

63,5

43

58,1

36

52,2

38

63,3

12

52,2

162

58,3

Расширенная

5

9,6

13

17,6

8

11,6

7

11,7

4

17,4

37

13,3

Сложная отцовская

4

7,7

7

9,5

8

11,6

8

13,3

1

4,3

28

10,1

Сложная братская

1

1,9

4

5,4

6

8,7

4

6,7

2

8,7

17

6,1

Простая братская

3

5,8

1

1,3

1

1,4

1

1,7

2

8,7

8

2,9

Одиночные

6

11,5

6

8,1

10

14,5

2

3,3

2

8,7

26

9,3

Всего

52

100

74

100

69

100

60

100

23

100

278

100

Если в 1795 и 1827 г. далеко не все выделенные нами категории семей были налицо, то в 1862 г. во всех приенисейских городах присутствовали уже все шесть типов семей.

Внутрисемейные взаимоотношения среди приенисейского купечества характеризовались уважением друг друга и взаимопомощью. Жена помогала мужу вести коммерческие дела, а при отлучках супруга купеческая жена ведала хозяйственными и торговыми делами, сообщая ему в письмах все подробности и прося советов. Кстати, при переписке супруги обращались друг к другу не иначе как, например, “Любезный друг, Катерина Михайловна, желаю вам всякого благополучия и долгие лета здравствовать. Любезному моему сыну мир и мое благословение отныне и до века...”.

Впрочем, по замечанию современников, во всей Сибири, “жизнь была даже в лучших домах патриархальная”. Во многом женщина была в зависимом от мужа положении и должна была ему подчиняться, о чем свидетельствуют строки письма одного красноярского купца, жаловавшегося на свою жену, которая “не чинила должного почтения и послушания”.

Как отмечает Е.А. Зуева, в целом, “конфликтные ситуации не были нормой в семейных отношениях сибирского купечества. Господствующими были отношения привязанности и взаимопомощи”. Разводы практически не осуществлялись, так как господствовавшая в обществе православная традиция не поощряла разрыв семейных отношений. Кроме того, разрешение на развод давалось только с санкции Святейшего Синода. Естественно поэтому, что причины для расторжения брачных уз должны были быть весьма основательными, и лишь единицы людей решались на столь важный шаг, как подача прошения о разводе. Например, в конце XVIII в. прошение красноярского третьегильдейца Федора Токарева о разводе с неверной и пьющей женой два года ходило по всем инстанциям (Красноярское духовное правление, Тобольская духовная консистория и Синод).

Конечно, далеко не все возникающие в семье конфликты получали огласку. В официальных документах нашли отражение только исключительные случаи, связанные с разного рода препятствиями для вступления в брак или с разводом супругов. В начале XIX в. на места поступила инструкция, согласно которой священникам вменялось в обязанность “сумнительных браков не своего приходу ни под каким видом венчания не производить”. Под “сумнительными” понимались такие обстоятельства, если один из вступающих в брак несколько лет не был на исповеди и у Святого Причастия. Препятствием к венчанию могли также послужить подозрения жениха или невесты в неверности. Например, в 1811 г. красноярский священник Георгий Потылицын отказался венчать иногороднего купеческого сына Григория Пиленкова и красноярскую мещанку Анну Ростовцеву, когда во время церемонии в храм вбежала солдатская дочь и стала громко объявлять Пиленкова в неверности.

Итак, характеризуя семейное состояние купечества приенисейских городов в конце XVIII – первой половине XIX в., необходимо, прежде всего, отметить неравномерность динамики численности купеческих семей: в первой четверти XVIII в. произошло сокращение, а затем рост их числа. В середине XIX в. большинство семей местных купцов проживали в Енисейске и Минусинске, губернский же город Красноярск стоял по этому показателю лишь на четвертом месте.

С течением времени изменялись и некоторые структурные показатели местных купеческих семей. Одним из таких показателей было соотношение между числом мужчин и женщин, состоявших в купечестве. В Енисейске за тридцать пять лет (с 1827 по 1862 г.) разрыв между мужчинами и женщинами заметно вырос: в 1862 г. мужчины стали превосходить женщин в 1,1 раза. Да и в купечестве большинства остальных городов к этому времени мужчины численно преобладали над женщинами, и только в Красноярске наблюдалась обратная ситуация.

В Красноярске постепенно уменьшалась людность купеческих семей, хотя численность и удельный вес больших (насчитывавших более 10 человек) и многопоколенных (3–4 поколения) семей, напротив, увеличивались. Как в Красноярске, так и в Енисейске сокращалась относительная доля семей, основу которых составляли супружеские пары, а удельный вес холостых и вдовых купцов возрастал. Кроме того, с течением времени наблюдалось уменьшение в составе приенисейского купечества удельного веса простых семей, хотя процент всех семей с упрощенной структурой (простых, простых братских и одиночных), напротив, увеличивался.

К середине XIX в. структура и людность местных купеческих семей стали зависеть и от такого фактора, как этническое происхождение местных купцов, среди которых находились представители самых разных народов. Наибольшая людность и усложненная структура были присущи семьям гильдейцев из евреев.

В целом, основу семейного строя приенисейского купечества на протяжении всего рассматриваемого периода составляли простые двухпоколенные семьи, насчитывавшие от одного до пяти человек, в ядро которых входила супружеская пара. Интересно, что в 1862 г. самая высокая доля таких семейств приходилась на Красноярск, который по другим показателям, характерным для семей городского типа, заметно уступал своим соседям. Однако в процессе урбанизации различные региональные особенности постепенно сводились на нет и вырабатывалась общая модель городской семьи начала ХХ в.

3.3. Культурно-образовательный уровень

приенисейского купечества

Купечество сибирских городов входило в верхние слои местного общества и во многом определяло культурный облик всего городского населения в целом. Какими идеями и духовными интересами жили купцы, насколько они были образованными и эрудированными, можно отчасти судить по дошедшим до нашего времени архивным документам и свидетельствам современников. Рассмотрим такие аспекты культурного развития приенисейского купечества, как уровень грамотности входивших в него людей, условия, в которых они получали образование, и их занятия в свободное от работы время, что также в некоторой мере свидетельствовало об интересах и культуре местных гильдейцев на протяжении последней четверти XVIII – первой половины XIX в.

О степени грамотности купцов можно судить по их росписям в различных ведомостях, коллективных прошениях и, конечно, переписке. Анализируя ведомости и регистры с подписями купцов, необходимо учитывать, что полученные таким образом сведения нельзя считать абсолютным показателем грамотности купцов, так как, наверняка, некоторые из них, не владея навыками письма и чтения, были в состоянии нарисовать на бумаге свою фамилию.

Самые ранние сведения относятся к Енисейску, где в 1776 г. из 42 владельцев капиталов грамотными были 31 (т.е. они смогли написать свои имя и фамилию), что составляло 73,8 % от числа всех гильдейцев. Десять человек попросили расписаться вместо себя других присутствовавших. Конечно, уметь расписаться и быть по-настоящему грамотным человеком – вещи совершенно разные. Согласно А.И. Кытманову, в последней четверти XVIII в. грамотность среди енисейских купцов была распространена очень слабо: например, в 1785 г. только пятеро из них выписывали издававшуюся в Тобольске газету “Иртыш” (с 1791 г. переименована в “Ипокрену”).

Доступные источники по Красноярску позволяют констатировать, что на протяжении всей первой половины XIX в. больше половины проживавших в городе владельцев капиталов были грамотными: в 1801 г. грамотные купцы составляли около 51,9 % от числа всех владельцев капиталов, в 1816 г. – 73,3, в 1828 г. – 93,8, а в 1850 г. – 63,6 % (табл. 1).

За 1801 г. сведения были получены путем сопоставления наличных под “протоколом” об избрании на общественные должности подписей с перечнем владельцев капиталов. В выборах участвовали далеко не все купцы (некоторые находились в отъезде по своим коммерческим делам или просто уклонялись от присутствия на выборах), поэтому удалось найти только 15 подписей состоявших в красноярском купечестве гильдейцев, в то время как всего в это время в городе насчитывалось 27 владельцев капиталов. В нужном месте свою фамилию написали 14 человек, и лишь один (Иван Ильин) попросил расписаться вместо себя другого купца (Семена Близневского), т. е. очевидно, что он был абсолютно неграмотен.

Табл. 1. Изменение числа грамотных владельцев капиталов в Красноярске

Владельцы

капиталов

Год

1801

1816

1828

1850

Мужчины

Женщины

Мужчины

Женщины

Мужчины

Женщины

Мужчины

Женщины

Грамотные

14

-

11

-

15

-

26

2

Неграмотные

1

-

2

1

-

1

3

3

Неизвестно

12

-

1

-

-

-

9

1

Всего

27

-

14

1

15

1

38

6

Примечание. Табл. составлена по: ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 5. Л. 42–44; Д. 96. Л. 2 об.–6; Ф. 160. Оп. 2. Д. 7. Л. 250 об.–279; Оп. 3. Д. 490. Л. 3 об.–90.

Документы за 1816 и 1850 г. представляют собой ревизские сказки VII и IX ревизий, а за 1828 г. – “именной регистр о купцах”, один из тех, что составлялись ежегодно в городской думе. Во всех этих трех ведомостях за 1816, 1828 и 1850 г. в большинстве случаев купцы не просто подписывались под перечислением членов своей семьи, состоящих при капитале, но выводили достаточно длинные фразы, иногда состоявшие из нескольких предложений. Например, в 1816 г. наиболее распространенными были следующие выражения: “к сей скаске красноярский купец Михайло Коростелев руку приложил” или “купец Иван Суханов своеручно потписуюсь”. В 1828 г. один из купцов оставил следующую запись: “за смертию отца своего Ивана Яковлева а по удостоверению матери своей Парасковьи Степановой вступаю в право гильдейское воспитанник ее Ефрем Иванов Яковлев”. Из таких записей видно, насколько привычен был человек к письму. Если купец совсем не владел пером, за него основной текст писали или писцы, или кто-нибудь из знакомых мещан и купцов, а сам он только в конце кое-как выводил свою роспись. То, насколько умело купец писал свою фамилию, тоже дает основания судить об уровне его грамотности. В целом большинство купцов достаточно неплохо владели навыком письма и вполне сформировавшимся почерком. В одном случае (в 1828 г.) купец из евреев Гирша Каминер подписался по-еврейски, а его сын Михель Гиршевич – уже по-русски. При подсчетах Г. Каминер учитывался как грамотный, поскольку он писал на своем родном языке. А вот вошедший в красноярское купечество в 1845 г. из прусских подданных Готлиб Брюкнер прекрасно справился с подписанием ревизской сказки на свою семью без посторонней помощи (1850 г.).

Среди грамотных красноярских купцов были такие люди, как, например, происходившее из Иркутска семейство Ларионовых, после которого осталась обширная личная и деловая переписка. Грамотой владели все Ларионовы, включая женщин, на протяжении всего рассматриваемого периода. Глава семьи, Петр Федорович, хранил все номера “Московских ведомостей”, которые он выписывал с самого начала их издания, с 1812 г.

Доля совсем неграмотных владельцев капиталов колебалась от 3,7 (1801 г.) до 20,0 % (1816 г.). Причем, среди женщин-купчих этот показатель был гораздо выше, чем среди владельцев капиталов из мужчин (см. табл. 1).

При составлении сказок глава семьи должен был обязательно расписаться в том, что все изложенное верно, поэтому неграмотные купцы часто обращались за помощью к своим родным или знакомым. Так, например, в 1816 г. двое купцов старшего поколения совершенно не владели навыком письма: Изот Тархов и Иван Ильин “по безграмотству своему” заставили расписаться в ведомости вместо себя своих старших сыновей. Тогда же за купчиху Анисью Терскову (вдову умершего в 1814 г. С.Г. Терскова) “руку приложил инвалидной унтер офицер Василей Лоскутов”.

Если в ведомости купец кое-как выводил печатными буквами свою фамилию, очевидно, не имея привычки держать в руках перо, то при наших подсчетах он тоже попадал в графу “неграмотные”. Такими в 1850 г. оказались И.Я. Песегов (происходивший из местных мещан) и С. Агапов (вступивший в красноярское купечество из вольноотпущенных графини Дивиер). Кроме них в том же году неграмотными был еще один красноярский гильдеец – М.И. Суриков, в 1835 г. записавшийся в местное мещанство из крестьян, а в 1858 г. вошедший в купечество.

К тем, кто вошел в графу “неизвестно”, относились купцы, по каким-либо причинам не расписавшиеся под списком членов свой семьи. Некоторые в момент составления ведомостей были в отъезде по своим коммерческим делам. В таком случае вместо них подписывались или их родственники, или знакомые. Так, за находившегося в 1850 г. в отлучке А.А. Ильина расписалась его жена Анна. Хотя в этом случае можно предположить, что сам А.А. Ильин, скорее всего, был все же грамотным, раз взял в жены достаточно образованную женщину.

Вообще, если за главу купеческой семьи расписывался кто-то другой, то чаще всего этому письменно давалось какое-нибудь обоснование: или сам купец был неграмотен, или он был в отъезде. Однако вместо некоторых купцов без указания какой бы то ни было причины расписались составлявшие ведомости писцы. Особенно много таких случаев в 1850 г. Например, вместо подписи А.М. Селетова почерком писца было написано: “сказка троекратно прочитана в том подписуюсь красноярский третьей гильдии купец Александр Михайлов Селетов”. Однако трудно предположить, что А.М. Селетов был не в состоянии вывести даже свою фамилию.

Наиболее поздние данные об уровне грамотности купцов всех приенисейских городов относятся к Ачинску, в котором в 1858 г. из 22 владельцев капиталов 13 были грамотными (51,1 %), 4 – не грамотными и о 5 ничего нельзя сказать. Третьегильдеец П.А. Невзоров, в 1852 г. перечислившийся в ачинское купечество из третьей гильдии Селенгинска, единственный из всех купцов сам составил ревизскую сказку на свою семью и, кроме того, подписался за находившегося в отлучке Т.К. Журавлева. Среди неграмотных двое (М.А. Шохина и Н.И. Иванов) происходили из крестьян и двое (Г.П. и С.П. Озеровы) – из мещан.

Остановимся теперь на том, где и как купцы обучались грамоте и разным наукам. На протяжении всего рассматриваемого периода главной формой обучения купеческих детей оставалось домашнее образование. Лишь немногие купцы заканчивали какие-нибудь средние, а еще меньше – высшие учебные заведения. Хотя возможность обучать своих детей в общеобразовательных учреждениях у приенисейских купцов была.

Первый опыт организации общественных училищ в крае, в которых могли получить образование дети всех горожан, относился к концу XVIII в., когда были образованы народные училища в Красноярске (1790 г.) и Енисейске (1790 г.). До этого в Красноярске с 1759 г. существовала “латинская” школа для детей духовенства, позже переведенная в Енисейск. Красноярское народное училище считалось самым крупным в Сибири. Из 91 ученика 13 были купеческими детьми, в том числе и три девочки. Однако в 1792 г. училище пришлось закрыть из-за возникших материальных трудностей. Только через несколько десятилетий общественное образование красноярцев продолжилось вновь. В Енисейском малом народном училище в 1809 г. среди 16 учеников второго класс обучались 6 детей местных купцов: Петр Трескин, Николай Самойлов, Павел Цыхилев, Григорий Попов, Максим Попов, Василий Трескин, а среди 27 учеников первого класса было 3 купца: Петр Беднягин, Михаил Калмаков, Иван Толстопятов.

В 1834 г. во всей Енисейской губернии было три уездных училища: в Красноярске, Енисейске и Ачинске. Число уездных училищ осталось неизменным и через тридцать лет – в 1862 г. их по-прежнему насчитывалось три.

Росписи красноярских купцов конца XVIII в.

Кроме образовательных заведений в приенисейских городах постепенно развивалось и библиотечное дело. В 1784 г. в Красноярске открылась первая в России уездная публичная библиотека, книги для которой подарил капитан-исправник С.М. Кашкин. Позднее, в 1839 г. в Красноярске стала работать городская публичная библиотека, значительную часть фондов которой составили частные пожертвования, в том числе и местных купцов (Кузнецовых, А.Ф. Комарова, Н.В. Латкина). До конца 1850-х гг. публичные библиотеки существовали только в Иркутске, Томске и Красноярске. Несмотря на замечание красноярского купца Н.В. Латкина о том, что красноярцы очень любили чтение, и многие, даже не очень достаточные, жители города получали недорогие газеты, а красноярское общество считалось самым интеллигентным во всей губернии, публичную библиотеку постигла печальная участь: в 1877 г. она была закрыта “за неимением читателей, причем закрытие для самого общества прошло незаметно”.

С течением времени условия жизни в приенисейских городах постепенно изменялись, что находило отражение, в частности, и на развитии умонастроений местных жителей, в том числе и купцов. Еще в 1820-х гг., как писал М. Раев, М.М. Сперанский “был потрясен низким уровнем культурного и духовного развития, которое он обнаружил даже среди городской верхушки”. К середине века ситуация несколько изменилась. Это было связано с общим оживлением общественной жизни в приенисейских городах, что, в свою очередь, обуславливалось появлением местных печатных периодических изданий, водворением на поселение в Енисейскую губернию значительного числа образованных политических ссыльных, притоком в край различных людей в годы золотой лихорадки, а также ростом в это время благосостояния местных купцов.

Конечно, купцы были в курсе местных событий и появление первых печатных изданий в крае не могло остаться ими не замеченным. Между тем, с образованием Енисейской губернии вокруг ее первого губернатора сложился кружок литераторов, подготовивших в Красноярске “Енисейский альманах на 1828 год”, который был издан в Москве. Редактором “Альманаха” стал поэт И.М. Петров, кроме которого в нем печатались А.К. Кузьмин, Родюков, А. Мартос и др. Столичная критика высоко оценила опыт красноярцев.

Распространению западноевропейской культуры и либеральных взглядов среди местного купечества способствовали находившиеся в Енисейской губернии в разное время политические ссыльные. Так, в Красноярске проживали декабристы: М.Ф. Шаховской (жил в Красноярске в 1827–1828 гг.), Н.С. Бобрищев-Пушкин (1831–1840 гг.), П.С. Бобрищев-Пушкин (1832–1840 гг.), С.Г. Краснокутский (1831–1838 гг.), М.А. Фонвизин (1836–1838 гг.), М.Ф. Митьков (1836–1849), М.М. Спиридов (1839–1854 гг., с 1840 г. проживал в с. Дрокино), В.Л. Давыдов (1839–1855 гг.), И.В. Петин и брат И.И. Пущина – М.И. Пущин (оба последних были разжалованы в солдаты и служили в 1826 г. в красноярском гарнизоне). В Енисейске в конце 1820-х – 1830-х гг. находились А.И. Якубович, М.А. Фонвизин, Ф.П. Шаховской, Н. Бобрищев-Пушкин, а в Туруханске – Н. Лисовский, И. Аврамов, С. Кривцев.

Кроме декабристов, в Енисейскую губернию были отправлены на поселение и участники польских восстаний 1830 и 1863 г., что также, по словам М.П. Миндаровского, “немало способствовало оживлению общественной среды”. Многие польские повстанцы остались жить в крае до самой своей смерти. Среди них были обосновавшиеся в Енисейске врачи Антоневич, Самуйло, Пиотровский; золотопромышленники Клемантович, Муравский, Поплавский, Сахацкий, Березовский и др.

В Красноярске с декабря 1860 г. по март 1864 г. проживал известный революционер-утопист М.В. Буташевич-Петрашевский. Особенно активно с ним общались такие местные купцы, как Латкины, М.Г. Сидоров, А.М. Кабаков. Последний из-за Петрашевского пошел на конфликт с енисейским губернатором П.Н. Замятниным и с епископом Никодимом, который был крайне недоволен большим влиянием ссыльного мятежника на красноярскую городскую думу.

В период золотой лихорадки среди местных, да и торговавших в Енисейской губернии иногородних купцов появились люди с высшим образованием. Это было связано как с ростом интереса к природным богатствам края, так и с тем, что для успешного ведения дела стали требоваться более широкие, нежели в прежние годы, естественно-научные и экономические познания. Кроме того, в этот период в местные города приехало большое число новых людей с разными интересами и жизненным опытом, т.е. у местных жителей значительно расширился круг общения. Среди приезжих были очень образованные и эрудированные люди. Так, например, опись имущества, составленная в 1865 г. после смерти иногороднего купеческого сына Александра Минаева включала 98 вещей и 94 книги. Из вещей самыми ценными оказались микроскоп с принадлежностями (ценой в 10 руб.), подзорная труба (10 руб.), “поношенный овчинный тулуп, крытый крестьянским сукном” (5 руб.) Целый ряд перечисленных предметов указывает на интерес их хозяина к естественным наукам: ящик с красками, готовальня, лупа, коробка стальных перьев, карты пяти частей света и др. Помимо Евангелия в личную библиотеку Минаева входили различные справочники, словари и руководства: “Наставление к собранию насекомых”, “Атлас естественной истории”, “Геометрия Буссе”, “Государственный строй Англии”, “Полный немецко-русский словарь”, “Французская грамматика” и др.. Обращает на себя внимание наличие в этом перечне книги о социально-политическом устройстве Англии. Видимо, ее владельцу были не чужды либеральные идеи о возможном переустройстве российского государства.

Под влиянием всех вышеперечисленных обстоятельств в 1840-е – 1850-е гг. среди купечества приенисейских городов постепенно распространялось стремление расширить естественно-научные познания и рос престиж высшего образования. Хлынувшие деньги давали возможность желающим удовлетворить свое любопытство и жажду знаний в лучших учебных заведениях России. Впрочем, все это было очень постепенным процессом. Поначалу лишь немногие местные купцы сознавали пользу образования. К их числу относился и енисейский гилльдеец В. Скорняков. Несмотря на то что сам он был малограмотен (но при этом большой любитель чтения), Скорняков стремился дать образование всем своим детям. Своего старшего сына он довел до университета, а младшего “удержал при себе как помощника”, позволив закончить только Иркутскую гимназию. Как вспоминал один из сыновей В. Скорнякова, “на его попытку дать среднее образование своим детям смотрели … ужасно недоверчиво”.

Со временем все больше местных жителей стали отдавать своих детей в различные учебные заведения. Если в 1853 г. в пяти округах губернии насчитывалось 435 учащихся различных учебных заведений, в том числе 388 человек – в городах (в Красноярске – 150, Енисейске – 105, Ачинске – 65, Канске – 37 и Минусинске – 31 человек), то через десять лет, в 1863 г. в крае было уже 1208 учащихся, в том числе 870 – в городах (в Красноярске – 425, Енисейске – 241, Ачинске – 64, Канске – 85, Минусинске – 55). Заметно возросло (в 3,7 раза) и число учившихся в этих заведениях купеческих детей: в 1853 г. во всех городских училищах Енисейской губернии насчитывалось 14, а в 1862 г. – уже 52 ученика из купеческих детей (табл. 2).

Табл. 2. Число учащихся в училищах Енисейской губернии

Учащиеся

Год

1853

1862

Кр.

Ен.

Ач.

К.

Мин.

Кр.

Ен.*

Ач.

К.

Мин.

В уездных училищах

Всего учеников

82

40

27

117

68

33

..В том числе

…..детей дворян

19

4

2

12

1

2

…..купцов

5

2

6

15

2

…...мещан

45

21

14

42

31

17

В приходских училищах

Всего учеников

68

65

38

37

31

105

112

32

63

58

..В том числе

…..детей купцов

1

3

2

1

4

11

1

10

3

Примечание. Табл. составлена по: Памятная книжка Енисейской губернии на 1863 г. – Спб., 1863. – С. 312–319.

*В Енисейске в 1862 г. было два приходских училища. В таблице приведены общие данные о числе учачихся в них обоих.

В середине XIX в. некоторые местные богачи стали посылать своих детей за знаниями в видные столичные вузы и даже за границу. Например, сын красноярского золотопромышленника Александр Кузнецов учился в петербургском Технологическом институте, брат В.Н. Латкина Петр в 1846 г. закончил С.-Петербургский университет, а сын П.Ф. Ларионова Петр за успехи в учебе, проявленные в С.-Петербургском университете, получил золотую медаль. Дочь енисейского купца Вера Емельянова окончила высшие женские курсы в Сорбонне. Позже она вышла замуж за енисейского первогильдейца Баландина и покровительствовала развитию женского образования. Ей было присвоено звание почетного и пожизненного члена общества для доставления средств Высшим женским курсам в С.-Петербурге, а в 1897 г. была учреждена стипендия ее имени студенткам-сибирячкам, учащимся на этих курсах.

Благодаря распространению тяги к получению высшего образования среди приенисейских купцов стали появляться высокоразвитые и культурные люди. Так, когда американский путешественник Дж. Кеннан в 1880-х гг. посетил Красноярск, то был несказанно удивлен, увидев в “глухой” Сибири блистательно образованное семейство Кузнецовых (потомков первого красноярского первогильдейца И.К. Кузнецова). В доме по стенам висели картины известных русских, французских и английских художников, было много книг, фарфора и разных мелких вещей, указывавших на безупречный вкус хозяев – двух сестер и трех братьев. Все они бегло говорили по-английски и не раз бывали за границей.

Однако наряду со стремлением некоторых купцов повысить культурный уровень своих детей, еще долгое время сохранялась ведущая роль домашнего образования. Согласно Н.В. Скорнякову, еще в 1840-е гг. приенисейские гильдейцы избегали образования, “боясь в нем оторванности своих детей от той среды, где они сами выросли”.

Как именно воспитывали детей дома написано, в частности, в воспоминаниях известного сначала тюменского, а затем и московского купца из крестьян Н.М. Чукмалдина. Правда, он рос в старообрядческой среде, а в Енисейской губернии раскольников было очень мало, в купечество же они на протяжении конца XVIII – первой половины XIX в. и вовсе никогда не входили. В чем заключалось домашнее воспитание детей приенисейских жителей, можно только предполагать. Несомненно одно – оно еще долго не сходило со сцены, будучи самой распространенной формой обучения в Енисейской губернии. Как отмечал Н.М. Чукмалдин, многие сибирские купцы “старой закалки” долго сопротивлялись всяким нововведениям в области воспитания и образования, не понимая, зачем их детям нужно получать какие-то новые знания, раз их деды и они сами вполне благополучно обходились и старыми сведениями и приемами ведения коммерции.

В Красноярске обучение детей грамоте на дому получило распространение в последней четверти XVIII в. Тогда, в 1781 г. городской магистрат заказал для красноярцев в книжной лавке при Российской академии наук 100 букварей и 50 сборников нравоучительных историй.

В 1877 г. из 25 потомственных почетных граждан Красноярска 17 (68,0 %) получили “домашнее воспитание”. Лишь 4 человека (16,0 %) учились в различных образовательных учреждениях: А.В. Иванов и Н.Ф. Водовозов закончили соответственно Кузнецкое и Вязниковское уездные училища, И.Н. Архистратигов занимался “в Тульских учебных заведениях”, а Ф.Л. Нейман проучился несколько лет в Томской гимназии, но так и не окончил полностью весь курс. Всего одна из жен почетных граждан имела образование: Вера Николаевна Комарова, бывшая на 20 лет моложе своего мужа Андрея Петровича, закончила институт благородных девиц в Якутской области. Дети только двух почетных граждан посещали общеобразовательные заведения: А.П. Кузнецов учился в С.-Петербургском институте, а Василий, Мария и Александра Ивановы ходили в мужскую и женскую гимназии Красноярска. Трое были совершенно неграмотными, причем все они происходили из крестьян (П.П. Ушакова – из Вязниковского уезда, З.М. Неустроев – из Тобольской губернии и И.Ф. Филипов – из Московской области). О степени грамотности одного человека (М.К. Сажина) ничего неизвестно. А в 1880 г. из пяти купцов, занимавших различные должности в красноярском городском самоуправлении, только один (П.Я. Прейн) окончил иркутскую губернскую гимназию, все остальные (И.И. Ларионов, Н.Г. Гадалов, И.И. Токарев, К.А. Плотников) получили домашнее воспитание.

Впрочем, и в домашнем образовании детей приенисейских купцов в середине XIX в. появились кое-какие новшества. В некоторых купеческих домах стали нанимать домашних учителей и воспитателей. Так, домашним учителем брата и детей красноярского купца В.Н. Латкина был М.К. Сидоров, ставший впоследствии зятем и компаньоном Владимира Николаевича.

Благодаря найму домашних учителей в 1850-е гг. в купеческой среде получило некоторое распространение и женское образование. До этого возможность получить образование для купеческих дочерей была совсем ничтожной: “мальчикам хоть худо, а было где учиться, но девушки были и того лишены”, а “о том, чтобы отправлять дочерей для обучения в другие города, не могло быть и речи”. Когда в конце 1840-х гг. енисейский купец Калмаков отправил свою дочь на год учиться в Иркутский женский институт, то после ее возвращения в следующем году в Енисейск “все смотрели на нее, как на диво”. Немногим позже, выйдя замуж за енисейского купца-пьяницу, она умерла от чахотки. Это был единичный случай. Подавляющее же большинство купеческих дочерей еще в самом конце 1840-х оставались без всякого образования. Впрочем, например, при енисейском женском монастыре учились несколько девочек, но “сами монахини были такие малограмотные, что можно было только жалеть их учениц”. С приездом в край образованных семей золотопромышленников и их уполномоченных женское образование в купеческой среде сдвинулось с мертвой точки. Приехавшие вместе с этими семьями гувернантки начали давать уроки и дочерям местных жителей. Иногда купеческие дочери сами ходили к какой-нибудь учительнице. Так, в конце 1850-х гг. в Енисейске было “несколько образованных дам, которые брали к себе дочерей енисейских купцов для ученья”.

Однако несмотря на то что все больше и больше жителей приенисейских городов стали получать хотя бы среднее образование, грамотной оставалась лишь меньшая часть всего населения. Так, в 1863 г. из 6830 жителей об. п. Енисейска грамотными оказалось только 1044 (15,3 %), а малограмотными – 818 (12,0 %). Из 3073 женщин грамотными были 210 (6,8 %) и малограмотными – 326 (10,6 %). Среди 539 местных купцов об. п. грамотных и малограмотных насчитывалось лишь 320 человек (59,4 %). По словам енисейского купеческого сына Н.В. Скорнякова, вернувшегося домой после окончания Иркутской гимназии, в начале 1860-х гг. “делить свои мысли было не с кем – так был убог тогда Енисейск людьми интеллектуальными и честными, вся душа города сосредотачивалась тогда… на золотопромышленности, торговле и делах чиновных”.

Уровень культурного развития местных гильдейцев в какой-то мере находил отражение и в их свободном времяпрепровождении. Изменение привычек приенисейских купцов проводить свой досуг тоже было связано с началом золотой лихорадки. Вплоть до середины XIX в. даже в самых крупных городах края не было никаких “общественных удовольствий”. Горожане просто ходили друг к другу в гости, мужчины играли в карты. В 1840-х – 1850-х гг. своего рода клуб сложился в доме у енисейского А.А. Кобычева, любившего общество, не сторонившегося приезжих людей и бывшего радушным хозяином. У него часто “собиралось многочисленное и разнообразное общество купцов, золотопромышленников, чиновников и др. Гости проводили веселые вечера, играли в карты, на биллиарде, курили табак из длинных до пола трубок хозяина”.

В 1850-х гг. круг развлечений местных жителей несколько расширился. В Енисейск и Красноярск стал регулярно приезжать цирк, пользовавшийся большим успехом у публики, даже несмотря на то что актеры “были неважные, пантомимы представляли они весьма плохие”, а помещение цирка выстроено наскоро и “всюду дуло”. Довольно часто посещали приенисейские города и отдельные знаменитые артисты. Так, в 1856 г. в Енисейске давали представления арабы, в 1857 г. – фокусник Лемергард, а в 1860 г. в Енисейске и Красноярске выступал известный в то время фокусник Беккер.

Появились первые настоящие театры. Например, в Енисейске до 1855 г. представления давались во временном театре во дворе дома Проскуриковых. В 1855 г. же на Сенной площади было построено капитальное здание для театра. Оно было “довольно приличным внутри”, а труппа Ярославцева “ставила солидные пьесы – “Гамлет”, “Велизарий”, “Бедность не порок” и др.” Полный сбор за вечер иногда достигал 1 тыс. руб.

В 1858 г. в Енисейске в бывшем доме золотопромышленника Баркова было открыто благородное собрание. По уставу в его члены принимались “дворяне, чиновники, почетные граждане, купцы всех гильдий, наставники духовных училищ и те из иностранцев, которые по своему образованию могли быть приняты в порядочное общество”. Желавших посещать новое заведение оказалось более пятидесяти, и в декабре оно было открыто большим балом. В последующем раз в неделю в собрании устраивались очень оживленные танцевальные вечера. Однако благородное собрание в Енисейске просуществовало всего лишь года четыре и было закрыто (“обанкротилось”, по выражению А.И. Кытманова).

Летом купцы ездили за город, катались по Енисею на лодках, устраивали танцы, пикники, обеды, музыкальные вечера, а осенью было принято давать обеды в честь горных властей.

Подводя итоги, можно утверждать, что элементарная грамотность, когда купец мог вывести на бумаге свою фамилию, была присуща приенисейским гильдейцам на протяжении всего рассматриваемого периода. Купцы могли не только написать свое имя, но и достаточно неплохо владели навыком письма.

Знаниями купцы овладевали как в различных учебных заведениях, так и дома. К середине XIX в. в системе образования приенисейских гильдейцев наметилось две тенденции: с одной стороны, рост престижа высшего образования по европейскому образцу; с другой стороны, сохранение в обучении купеческих детей основного места за домашним воспитанием. Некоторые купцы стремились обучить своих детей в первоклассных учебных заведениях. Тем не менее, еще долгое время в образовании нового поколения купцов основную роль продолжало играть домашнее воспитание, которое, впрочем, также претерпело некоторые изменения. В 1850-е гг. в купеческой среди получил распространение наем домашних учителей и гувернанток для своих детей. Благодаря как этому обстоятельству, так и приезду в край многих образованных семейств, дочери местных купцов впервые обрели возможность обучаться у более или менее грамотных и сведущих учителей.

В годы золотой лихорадки произошли заметные изменения и в привычках местных купцов проводить свой досуг. Стали активно организовываться увеселительные общественные заведения, балы, концерты и пр.

3.4. Участие купцов в органах городского самоуправления

В течение последней четверти XVIII – первой половины XIX в. структура городского самоуправления в Сибири неоднократно изменялась: “Учреждением о губерниях” в 1775 г., “Уставом благочиния” в 1782 г., “Городовым положением” в 1785 г., в начале XIХ в., реформой 1822 г. Однако ведущая роль купечества в органах городского самоуправления оставалась неизменной. В условиях Сибири, где дворян проживало совсем немного, именно купечество было наиболее значимым социальным слоем, привлекавшимся для управления городами. Кроме того, сам род занятий купцов располагал к проявлению активности, а наличие значительных денежных средств способствовало укреплению их авторитета.

Кроме постов в органах городского самоуправления существовал еще целый ряд других выборных должностей: депутаты для составления обывательских книг, депутаты квартирной комиссии, счетчики, таможенные целовальники, винные и соляные приставы, смотрители запрещенных товаров и др. При разных непредвиденных случаях тоже назначались депутаты из числа “лучших” людей. Так, в 1849 г. красноярский купец Н.П. Токарев был избран депутатом для выяснения причин разрушения строившегося в городе собора.

По данным Комиссии о коммерции, в начале 1760-х гг. в 202 городах по всей России 6 612 (3,51 %) из 188 602 записанных в купечество мужчин находились в различных казенных службах. В “Доношении о уменьшении членов” Енисейского провинциального магистрата (1760 г.) упоминалось 14 различных общественных служб. Наибольшее число горожан (160 человек, что составляло около 82,5 % от числа всех исполнявших государственные службы горожан) были заняты на службах, связанных с казенными сборами. Сюда относились ларечные, целовальники, приставы, счетчики, соляной голова. В органах городского самоуправления (магистрате, земской избе, словесном суде) были задействованы 25 человек (около 12,7 % от числа всех служивших), включая ходоков. Другая группа должностей, исполнявшихся 5 горожанами (2,4 %) была связана со слежением за соблюдением общественного порядка: городничий, сторожа. Наконец, еще 5 человек (2,4 %) занимались распределением и контролем: квартирмейстер, выборные для смотрения запрещенных товаров в торговом ряду, а также для смотрения над кожевенными промышленниками. Среди енисейского купечества примерно 105 человек находились на службе. Из них 9 (8,5 % от числа всех занятых на службах купцов) служили в выборных органах городского самоуправления и 96 (91,5 %) – на должностях, связанных с казенными сборами.

Каждый купец в течение своей жизни два, три, а то и больше раз исполнял какую-нибудь общественную должность. В 1801 г. из 27 владельцев объявленных по Красноярску купеческих капиталов только двое (Петр Ларионов и Петр Щенин) никогда прежде не были на каком-либо городском общественном посту, в 1816 г. тоже лишь двое из 15 местных купцов-хозяев не были прежде на общественной службе: 17-летний Ф.И. Суриков и 24-летний Н.И. Прутов.

Послужные списки известных красноярских купцов состояли из целого перечня занимаемых ими в разное время выборных должностей. Например, первый местный первогильдеец Иван Кириллович Кузнецов начал свое общественное служение в 1822 г., когда по выбору красноярского городского общества был назначен депутатом “для расположения земских повинностей”. Затем, с 1829 по 1832 гг. И.К. Кузнецов состоял кандидатом на пост городского головы, на который был избран на трехлетие с 1835 по 1838 гг. В 1844 г. его снова избирают головой Красноярска, на что Иван Кириллович дает согласие “по особенному убеждению городского общества”.

Еще больше пунктов в формулярном списке известного красноярского купца Павла Яковлевича Прейна, который в начале 1880-х гг. служил одновременно городским головой и купеческим старостой. Кроме того, П.Я. Прейн побывал до этого на выборных должностях заседателя городского суда, председателем сиротского суда, директором тюремного комитета, гласного городской Думы, почетного блюстителя красноярского уездного училища, председателем комитета благотворительного Синельниковского общества. Единственный из красноярских купцов, П.Я. Прейн четыре раза исполнял обязанности городского головы.

Исполнение общественных должностей в органах городского самоуправления вменялось в обязанность всем купцам, независимо от их национальной и религиозной принадлежности (до 1870-х, когда евреям запретили участвовать в городском самоуправлении). Примером может служить избрание в 1817 и в 1818 гг. красноярского третьей гильдии купеческого сына из евреев Михеля Гиршевича Каминера на должность частного пристава. В 1829 г. он же был избран в гласные местной Думы. При вступлении в должность он присягал не в православном соборе, а у местного раввина. В красноярском архиве сохранился текст его присяги, заметно отличавшийся от православного аналога.

В основном на те или иные должности избирались купцы, которым было около 30 и больше лет. Но иногда встречались и случаи вступления в должность совсем молодых людей. Так, А.П. Попов был избран частным приставом в возрасте 26 лет (1813 г.), А.И. Ильин стал ратманом в 25 лет (1805 г.), Г.И. Тархов – городским старостой в 24 года (1811 г.), И.Я. Суханов – думским депутатом в 23 года (1808 г.), И.Ф. Нашивошников – “у смотрения неуказных товаров” в 25 лет (1816 г.), А.В. Потехин – словесным судьей в 22 года (1797 г.), Ф.Х. Старцев – думским депутатом в 23 года (1820 г.), его брат И.Х. Старцев – гласным в городской думе в 22 года (1826 г.), М.Г. Каминер – частным приставом в 19 лет (1817 г.).

Следует отметить, что материальное положение многих местных купцов было настолько неустойчивым, что человек, выдвигавшийся на выборах как представитель купечества, через несколько месяцев мог уже оказаться в числе мещан. Именно так случилось с красноярцем Прокопием Потехиным, который в сентябре 1798 г., будучи купцом, победил на выборах в бургомистры. Однако к моменту вступления в должность П.М. Потехин уже поменял свой социальный статус, т.к. на следующий 1799 г. он уже не смог объявить купеческий капитал и перешел в разряд мещанства.

С одной стороны, участие в городском самоуправлении несомненно приносило определенную выгоду. Известны случаи, когда купцы стремились занять высокие посты, что придавало им известный авторитет в городском обществе и давало преимущества к ведению своей коммерческой деятельности (например, привилегии в получении откупов, казенных подрядов и пр.). Служба (особенно связанная с поездками по уезду и пр.) могла также способствовать расширению сферы предпринимательской деятельности купцов, налаживанию ими новых контактов. Так, в 1760 г., из всех служивших горожан Енисейска, 187 находились в самом Енисейске и уезде, а 8 в других местах (в китайском караване, Таре, Ямышевской крепости, Красноярске и даже в Иркутске).

Кроме того, отличившиеся усердным исполнением своих обязанностей во время пребывания на общественном посту получали от городского общества похвальные листы, в которых указывалось, что человек “в служении находился добропорядочно, обид и утеснений обществу от него не происходило”. Такие документы при уходе с должности получили красноярский третьегильдеец И.К. Матвеев и местный мещанин И.В. Потехин, служившие с 1805 по 1808 г. соответственно бургомистром и ратманом.

За особо выдающиеся заслуги, обычно связанные с участием в благотворительной деятельности, служившие в органах самоуправления купцы получали правительственные награды: медали и ордена. Красноярец Иван Кириллович Кузнецов в 1844 г. имел две золотые медали: одну на Аннинской ленте с надписью “за полезное”, а другую – на Владимирской ленте с аналогичной надписью. Другой выдающийся красноярский купец Павел Яковлевич Прейн в 1878 г. был награжден золотой медалью на Станиславской ленте с надписью “за усердие”, а двумя годами ранее, в 1876 г., ему было также предоставлено право именоваться Степенным гражданином.

С другой стороны, часто служба была связана с большими денежными затратами на благотворительность и нужды города, а иногда и с некоторым риском. Деньги нужны были для покрытия в случае нужды недоимок: в “Доношении” говорится, что в 1757 г. с енисейских купцов было взыскано 1547 руб. 13 коп. за недоимки по сборам в Верхиртышских крепостях. Можно было также попасть и под штраф, как, например, это случилось в 1767 г. с енисейским купцом Иваном Тельных, исполнявшим обязанности городского головы, с которого Енисейской провинциальной канцелярией было взыскано 10 руб. 50 коп. “за непоказание котораго числа выболотирован в депутаты из купцов Степан Самойлов”.

Нередко купцы, занимая высокий пост, несли убытки, вкладывая личные средства на нужды города. Например, в 1845 г. красноярский купец Степан Яковлевич Кузнецов обратился к енисейскому губернатору с просьбой возместить ему убытки, понесенные во время пребывания на посту городского головы с 1838 по 1841 г. Как сообщал С.Я. Кузнецов, не только он, но и другие члены городской думы были вынуждены затрачивать свои личные деньги сверх сметы на различные общественные нужды. Сам Степан Яковлевич потратил таким образом 4500 руб. ассигнациями на неотложные городские расходы, перечень которых насчитывал 29 пунктов (например, нужно было срочно, “дабы не упустить удобства летнего времени”, исправить канаву, купить для сенокоса литовки и др.). На этом, однако, неприятности для Степана Яковлевича не закончились. В 1845 г. Дума постановила взыскать с него 694 руб. 28 коп. серебром для того, чтобы покрыть нехватку хлеба в общественных магазинах. Недостача обнаружилась при передаче С.Я. Кузнецовым должности по окончании срока своего общественного служения. Сам Кузнецов утверждал, что в свое время, при вступлении в должность в 1841 г., неосмотрительно поставил подпись в акте по приему общественного хлеба, не проверив, как следует, его наличие. Однако взыскать деньги с С.Я. Кузнецова так и не удалось в связи с его смертью до окончания разбирательства.

Купцы, занимавшие должности, прежде всех других граждан вносили денежные пожертвования в ходе самых разнообразных благотворительных кампаний, проводимых в рамках как города, так и всего государства.

Кроме затрат, которые они терпели во время пребывания на должностях в органах городского самоуправления, купцам приходилось нести многочисленные денежные поборы в пользу города. В 1769 г. с купцов Енисейска было взыскано 153 руб. 45 коп. за отдаваемые внаем казенные лавки.

Далеко не все купцы могли вовремя вносить необходимые денежные взносы. Так, в 1822–1823 гг. обанкротившийся красноярский купец Евграф Пороховщиков не смог внести в городскую думу требуемые с него 96 руб. 1,5 коп. (31 руб. 25 коп. – на содержание общественных покосов, 26 руб. 31,5 коп. и 38 руб. 45 коп. – на городские расходы в 1822 и 1823 гг. соответственно). Эту сумму причислили к долгам Е. Пороховщикова, которые должны были быть взысканы с него путем учреждения конкурса над всем его имуществом.

Помимо денег на нужды города, с мещан и купцов взыскивались самые разнообразные взносы в пользу государства. Например, в 1778 г. с жителей Красноярска было взыскано 776 руб. 89,5 коп. на покрытие издержек, связанных с путешествиями императрицы Елизаветы Петровны в конце 1740-х – начале 1750-х гг. из С-Петербурга в Москву и обратно.

Купцы, впрочем, как и все горожане в целом, постоянно жаловались на обременительность службы и многочисленность разнообразных поборов. В 1823 г. красноярские купцы и мещане направили прошение генерал-губернатору Восточной Сибири А.С. Лавинскому об отмене сбора с них в следующем году в числе 9380 руб. “совершенно отяготительной суммы” в 5380 руб. и об отмене деления города на две части, что требовало дополнительных расходов, в том числе и на содержание в каждой части своих ночных сторожей. По словам горожан, состоятельных красноярцев, способных выплачивать за себя необходимые государственные сборы, насчитывалось всего лишь 495 д.м.п.

Однако если посмотреть, как дело обстояло в действительности, то оказывается, что жалобы горожан и, в частности, купцов часто были сильно преувеличены. Так, даже если верить сведениям о численности местного населения и занятых на службах горожанах, приведенным в уже упоминавшемся “Доношении Енисейского провинциального магистрата”, получается, что занятые на службах 195 человек составляли только около 27,9 % от числа всех годных к службам мужчин и около 22,7 % от числа всех горожан, а остальные 504 из 699 годных к службе мужчин оставались свободными.

Кроме того, следует отметить, что в последней четверти XVIII в. произошло сокращение большого числа служб по выбору, а сроки служения были ограничены двумя-тремя годами. Правда, теперь бургомистры и ратманы уже не считались на государственной службе, и им не полагалось казенного жалованья, а содержание магистратов полностью возложили на горожан. Тем не менее, в результате, не так уж многие купцы в течение одного года одновременно находились на общественной службе. Например, в 1801 г. из 86 д.м.п., входивших в купеческое сословие Красноярска, только пять человек (5,8 % от числа всех купцов мужского пола) занимали различные общественные должности: второгильдеец Е. Пороховщиков был городским головой, члены третей гильдии П. Потехин, П. Костыгин, М. Токарев – бургомистром, винным и соляным приставами, а купеческий сын И.Ф. Нашивошников находился “у смотрения у проезжающих купцов запрещенных товаров”. В 1816 г. лишь четыре человека (9,5 % от числа всех купцов мужского пола) занимали разные должности: Е.П. Пороховщиков – городского головы, С.Я. Кузнецов – депутата в думе, И.Т. Гаврилов – ратмана и купеческий сын А.И. Ильин – бургомистра.

Следующее замечание относится к участию купцов в формировании городского бюджета, во многом, несомненно, происходившему за счет сборов с купечества. Оказывается, вклад купцов на городские расходы был иногда меньше сборов с мещан. Так, за первую половину 1829 г. на городские расходы с 62 д.м.п., состоявших в купечестве Красноярска, было собрано 87 руб., 86,5 коп., а за вторую половину того же года – 69 руб. 60 коп., т.е. всего за весь год с купцов было собрано 157 руб. 46,5 коп. (на одного человека м.п. приходилось около 2 руб. 50 коп.). Таким образом, это было даже меньше, чем собиралось с мещан: в том же году с 1058 д.м.п. красноярских мещан на городские расходы было собрано 3084 руб. 36 коп., т.е. по 2 руб. 92 коп. с одного человека.

Как видим, жалобы купечества во многом были неоправданными. Тем не менее, на протяжении всего рассматриваемого периода среди приенисейского купечества наблюдалось желание уклониться от службы под любым предлогом.

Центральные власти были серьезно обеспокоены уклонением от выборов части населения (как дворян, так и представителей других сословий), о чем свидетельствует, например, императорский указ 1802 г. об активизации выборов, с предписанием проявлять “большую ревность” при выдвижении и избрании кандидатов на различные должности в городском самоуправлении. “Мы не можем себе представить, – говорилось в указе, – чтоб по нерадению к общему благу в сем знаменитом поприще, в гражданских, а паче в благородных обществах соревнование угасло”.

Действительно, явка избирателей на выборы была на достаточно низком уровне. Так, в Красноярске в 1801 г. в выборах участвовали только 15 из 28, а в 1807 г. – 15 из 42 владельцев капиталов.

За рассматриваемый период известно также несколько случаев отказа купцов от должности уже после проведения голосования. Так, в 1759 г. енисейский бургомистр купец Иван Дементьев подал в местный магистрат прошение освободить его от занимаемой должности, поскольку он “грамоте и писать недостаточно знающ”. Кроме того, в 1758 г. после смерти своей матери И. Дементьев сильно и продолжительно заболел. Однако никакого решения по этому делу не последовало.

В 1776 г. он снова обратился к императрице с просьбой освободить его от должности. На этот раз он служил в Енисейском магистрате уже президентом, которым был выбран в 1763 г., а с 1769 г. стал еще и городским головой. Как причина просьбы об увольнении от должности выдвигалось указание на невозможность сочетать общественное служение с занятием коммерцией, от чего И. Дементьев “понес в капитале крайний упадок”, т.к. после раздела имущества со своими братьями у него не осталось никаких помощников для ведения торговли. К своему прошению И. Дементьев приложил аттестат, данный ему собранием енисейских купцов и мещан. В этом документе отмечалось, что в служении он “находился и ныне находится добропорядочно и по касающимся делам обид и налогов и притеснения никому нет так равно и противных поступок за ним нами не присмотрено, и состояния он честного и безпорочного”. К сожалению, у нас нет сведений о том, как на этот раз отреагировали на его просьбу центральные власти.

В связи с просьбой об отставке И.Дементьева, в 1760 г. енисейские купцы составили “Доношение о уменьшении в Енисейском магистрате за изнеможением тамошнего купечества членов”, в котором просили Главный магистрат об исключении из штата Енисейского провинциального магистрата одного ратмана и одного бургомистра. На наш взгляд, этот документ также свидетельствует об отрицательном отношении енисейских купцов к исполнению обязанностей в выборных органах городского самоуправления. Купцы рассматривали подобное служение как нанесение урона их материальному состоянию и стремились всячески от него уклониться, вплоть до прошения об отмене некоторых выборных должностей. Причем, при составлении “Доношения”, видимо, не обошлось без искажения реальных данных о численности податного населения Енисейска. По крайней мере, такое впечатление складывается при сопоставлении “Доношения” и литературы: данные по численности податного населения, приводимые в “Доношении”, – самые низкие. Так, согласно “Доношению”, по второй ревизии (1744–1745 гг.) в Енисейске насчитывалось 1138, а в 1760 г. – 814 д.м.п., тогда как А.А. Кизеветтер говорит о 3347 (1740-е гг.) и 1238 (1760-е гг.) д.м.п., В.М. Кабузан, С.М. Троицкий – о 4025 д.м.п. (1740-е гг.), Г.Ф. Быконя – о 2166 (1740-е гг.) и 2004 (1760-е гг.) д.м.п.. Видимо, желая получить положительный ответ на свое ходатайство, енисейские купцы сильно занизили приводимые ими сведения о численности как посадских, так и непосредственно купцов.

Известны также и другие случаи уклонения купцов от занятия выборных должностей в органах городского самоуправления. В 1799 г. красноярский купеческий сын Евграф Пороховщиков долго тянул с приездом в Красноярск для принесения присяги и вступления в должность бургомистра. Свой отказ немедленно выехать из Барнаула он мотивировал сначала тем, что серьезно болен, а потом тем, что очень занят поставками соли Колыванской ратуше, что требовало его личного контроля. Тем временем дела в Красноярский магистрат поступали “немаловажные дела”, с рассмотрением которых не мог справиться один бургомистр (П.М. Потехин), который был вынужден обратиться к новоизбранному городскому голове (Е.Л. Пороховщикову, родному дяде отсутствовавшего Е.П. Пороховщикова) с требованием немедленно принять меры для “понуждения к высылке в здешний город” второго бургомистра или назначить на этот пост другого человека, занявшего на прошедших выборах следующее после Е.П. Пороховщикова место. В конце концов, в начале сентября 1799 г. решили временно “ввести в присутствие” купца К. Чебакова, который должен был исполнять обязанности бургомистра вплоть до прибытия в Красноярск Е.П. Пороховщикова.

В 1814 г. избранный бургомистром красноярский купец Семен Терских отказался от должности под предлогом болезни, а выбранный вместо него купеческий сын Андреян Ильин “при вводе его в заседание оказал упорство и ослушание принять на себя должность, почитая выбор общества неправильным, а служение для себя отяготительным”. Известие о скандале дошло до Томска (Красноярск тогда входил в Томскую губернию). Губернатор велел красноярскому городскому голове насильно привести Ильина на заседание магистрата и заставить его принять должность, “а ежели за сим окажет он упорство, в таком случае подлежит он за ослушание суждению по законам”. А. Ильин сослался на недомогание, но и в этом случае ему предписывалось пройти медицинское освидетельствование. В конечном итоге, Ильину все же пришлось вступить, хотя и с опозданием, в должность.

Иногда купцы пытались уклониться от занятия выборной должности под предлогом участия в церковном самоуправлении, считая, что последнее освобождает их от необходимости нести еще и другую общественную службу. Так пытался сделать избранный в 1811 г. ратманом красноярский купеческий сын Иван Токарев. Он посчитал возможным отказаться от общественной службы, поскольку его отец был в это время церковным старостой. Однако власти Томской губернии, куда в то время входил Красноярск, не сочли такое объяснение удовлетворительным, известив красноярского городского голову, что “нахождение купца Матвея Токарева старостою при церкви, сына его Ивана избранного в ратманы заменить не может”. Таким образом, служба в органах городского самоуправления не приравнивалась к выполнению каких бы то ни было обязанностей в системе самоуправления церковного.

От менее значительных должностей можно было отказаться, приведя в свое оправдание достаточно веские причины. В 1819 г. собрание красноярских купцов и мещан, “выслушав разные изнеможения купцом Арсентием Тарховым изъясненныя”, освободило его от служения в этом году частным приставом, назначив вместо него мещанина Семена Токарева.

В середине XIX в. уклонение купцов от занятия выборных должностей в структуре городского самоуправления нашло выражение в распространении приписки к купечеству малых городов Енисейской губернии. Так, в 1850-х гг. постоянно проживавший в Красноярске первогильдеец И.К. Кузнецов, а также некоторые другие купцы приписывались к Минусинскому уезду только для того, чтобы избежать выбора в должности в больших городах, поскольку исправление этих должностей было “сопряжено с большими денежными издержками, потерею времени и со многими неприятностями”.

Особый аспект участия купечества в местном городском самоуправлении занимает его роль в жизни церковного прихода. Кроме посещения церковных служб и щедрых пожертвований участие купцов в жизни своего прихода выражалось и в том, что, в основном, именно из их среды выбирались церковно-приходские старосты. Как считает А.И. Куприянов, в XIX в. должность церковного старосты была хотя и почетной, но хлопотной и не слишком влиятельной, поэтому нередко горожане стремились от нее уклониться. Эта должность обязывала заниматься хозяйственными и финансовыми вопросами прихода и была связана со значительными личными расходами. Вполне естественно, что церковными старостами становились наиболее состоятельные и активные люди.

В середине прошлого столетия в Красноярске насчитывалось шесть каменных православных церквей, забота о хозяйстве и потребностях которых во многом лежала на приходских старостах. Они же вели всю деловую документацию, занося в приходно-расходные книги прибыль и убыль вещей и денежных сумм. С целью поднять привлекательность службы церковно-приходских старост в 1808 г. был установлен ряд льгот: "исполнение должности стали считать наравне с другими службами по выборам, дома церковных старост освободили от постоя".

По установленным Синодом правилам приходского старосту избирали на собрании прихожан, церковного клира и в присутствии благочинного городских церквей. Избранным мог быть далеко не каждый, а только человек достойный и деятельный. Вот, например, что отмечалось в характеристике енисейского купца П.П. Башурова, выбранного в 1821 г. на должность церковного старосты енисейской Преображенской церкви:"...которого зная доброе состояние и особливую приверженность ко Святей Церкви, надеемся, что возлагаемую на него должность исправит с должным рачением. При всем же том он... поведения примерного, в штрафах и наказаниях никогда и ни за что не бывал, а потому и дано ему сие одобрение..."

Староста избирался на три года, причем важно было личное согласие человека (в отличие от постов в административном городском самоуправлении, где желание индивида далеко не всегда учитывалось). Исполнение обязанностей церковного старосты более одного срока было обычным делом. Часто, видя усердие и ответственность человека, его вновь и вновь переизбирали на следующие трехлетия. Например, красноярский купец Порфирий Орешников служил церковным старостой уже четвертый срок, пока получил "глазную болезнь", отчего его зрение сильно ухудшилось, и он стал не в состоянии исправлять возложенные на него обязанности.

При смене церковного старосты все церковное имущество передавалось в ведение нового старосты по описям и тетрадям с указанием всех “прибылых” и “убылых” вещей, а деньги – по приходно-расходным книгам.

Церковный староста избирался из числа прихожан данного храма сроком на три года, а затем его кандидатура утверждалась церковными властями. Согласно указу Духовной Консистории от 1859 г. один человек мог исполнять обязанности церковного старосты не более девяти лет подряд. Однако иногда делались исключения. Так, в 1863 г. прихожане енисейской Входо-Иерусалимской кладбищенской церкви направили в Енисейское Духовное Правление рапорт, в котором выражали желание оставить старостой на четвертый срок купца третьей гильдии Дмитрия Авксентьевича Мингалева. В рапорте высказывалась надежда, что Д. Мингалев будет и впредь проявлять на этом посту “заботливость и усердие”. Далее прямо заявлялось, что храм нуждается в “значительных и необходимых исправлениях”, которые Д. Мингалев “удобнее и скорее может сделать, чем кто-либо другой или малосостоятельный или не довольно опытный в этом деле”.

Иногда между прихожанами и духовенством в вопросе о выборе церковного старосты происходили конфликты. Например, в 1863 г. прихожане Спасского собора г. Канска выбрали на третье трехлетие старостой местного второгильдейца Игнатия Никитича Некрасова. Однако присутствовавший на выборах церковный притч во главе с протоиереем не пожелал согласиться с таким решением, мотивируя свой отказ тем, что Некрасов раньше плохо выполнял свои обязанности, кроме того, в канском окружном суде в это время разбиралось дело о нанесении Некрасовым побоев местному мещанину Воронину. Общество категорически отказалось удовлетворить мнение притча. В результате духовенство уступило и приняло И.Н. Некрасова старостой. Тем не менее, прихожане остались крайне недовольны вмешательством притча в общественные выборы. Дело рассматривалось на высоком уровне (Енисейскими Епископом и губернатором), т.к., с одной стороны, высказывалась опасность, что “лучшие” люди начнут уклоняться от избрания их на должность церковного старосты, но, с другой стороны, нельзя было допустить закрепления на практике полного пренебрежения мнением церковного притча, ведь именно священно – и церковнослужителям предстояло в течение трех, а то и больше лет работать с избранным старостой.

Усердное служение на посту церковно-приходского старосты, кроме личного удовлетворения, почти всегда сопровождалось наградами (грамотами, медалями) со стороны духовных властей, что, конечно, увеличивало авторитет отличившихся купцов в глазах православного общества. Например, за усердную службу церковным старостой с 1862 по 1878 гг. в красноярской Покровской церкви купец Николай Герасимович Гадалов получил Похвальный лист Енисейской Духовной консистории и золотую медаль на Станиславской ленте. “Усердное служение” на посту церковного старосты прежде всего включало в себя значительный материальный вклад этого человека в пользу своей храма.

В целом система городского самоуправления в Сибири носила, с одной стороны, принудительный характер, т.к. купцы были обязаны участвовать в существовавших властных структурах. Однако, с другой стороны, нельзя не отметить присутствия здесь также и демократических начал: во-первых, это выборность на общественные должности лиц из числа всего купеческого общества, а, во-вторых, это непосредственное участие в городском управлении представителей рядового купечества, знавших реальные нужды и запросы своего сословия.

Конечно, нельзя однозначно оценивать отношение купечества к участию в органах городского самоуправления. Тем не менее, вышеприведенные случаи отказа купцов занимать выборные должности свидетельствуют, что общественная служба в органах городского самоуправления для малочисленного и небогатого купечества приенисейских городов часто была достаточно обременительной. Отказы купцов занимать общественные посты рассматривались государственной властью как нарушение установленных механизмов функционирования института городского самоуправления, своего рода социальный протест против несения обязанностей, возложенных властью и обществом на индивида. Прошения о “самоотводе” практически никогда не удовлетворялись, даже если само городское общество и считало возможным уважить просителя.

3.5. Общественное попечение и благотворительность купцов

В дореформенной России развитие таких социальных сфер, как здравоохранение, образование, благоустройство городов и др. шло во многом благодаря частной, главным образом купеческой, благотворительности. Наиболее широкое распространение благотворительность получила во второй половине XIX в., когда увеличилось число владельцев крупных капиталов, однако и до этого времени общественное попечение и благотворительность были неотъемлемой составной частью жизни российских предпринимателей.

Центральные и местные власти всячески поощряли жертвователей. Часто сбор денег на различные общественные нужды проводился в рамках общегосударственных акций. В местные городские думы рассылались специальные правительственные обращения к населению с просьбой откликнуться и внести свой вклад в общероссийское дело. Представители гражданских властей на местах выступали с речами перед городским обществом, обращались к видным купцам с просьбой самим пожертвовать на те или иные нужды и повлиять на общественное мнение. По представлению благотворительных обществ и губернской администрации правительство награждало меценатов и благотворителей орденами Св. Владимира четырех степеней и Св. Анны четырех степеней, а также специально для этого учрежденными орденом Станислава трех степеней, медалями “За полезные обществу труды”, “За особые заслуги”. Видным жертвователям присваивали звания почетных дворян и потомственных почетных граждан. Местные городские и церковные власти могли сами награждать отличившихся жертвователей похвальными листами. Часто таким образом благодарили приходских старост, проявивших усердие при исполнении своей должности и затративших значительные суммы из личных средств для улучшения церковного благолепия. Однако, приветствуя частную инициативу в области благотворительности, государство, с другой стороны, выставляло преграды на пути желавших отличиться жертвователей: далеко не все пожертвования принимались, а положенные по закону награды некоторые купцы ожидали по нескольку лет.

В постсоветской историографии благотворительность купцов стала одной из наиболее популярных тем. Существует несколько точек зрения о мотивах, толкавших купцов на широкое участие в благотворительной деятельности: высокие нравственные ориентиры, чисто корыстные соображения о возможности получения почетного звания или наград, признание как нравственной, так и корыстной мотивации купеческой благотворительности, частная благотворительность – “социальная ниша”, позволявшая “реализовывать имущественные и духовные интересы купцов в соответствии с их пониманием насущных задач общества в данный период; причем, с одной стороны, благотворительность стимулировалась христианской моралью, а с другой – была неким регулятором социального равновесия, часто неосознанным средством устранения общественного эмоционального дискомфорта, возникавшего в результате несправедливого соотношения труда и присвоения”. На наш взгляд, на распространение в том или ином городе благотворительности могло также влиять и происхождение местного купечества: в городах, где этот социальный слой формировался в основном за счет выходцев из крестьянства и посадских, уже привыкших к общинному укладу жизни, пожертвования на общеполезные дела и нужды должны были достигать больших размеров, чем в городах, где среди купцов был высокий процент выходцев из служилых людей (Тара, Томск, Тобольск). Впрочем, так или иначе, но в дореформенной России благотворительность была неотъемлемой частью жизни общества, давая возможность развиваться не приносящей прибыль социально-культурной сфере.

Купечество приенисейских городов (Красноярска, Енисейска, Ачинска, Канска, Минусинска и Туруханска), вошедших в 1822 г. в состав Енисейской губернии, не составляло исключения на общем фоне: благотворительные пожертвования делались местными купцами на протяжении всего рассматриваемого периода. За период с 1780-х по 1850-е гг. нам известно 185 случаев внесения местными купцами денежных средств на различные благотворительные цели. Среди всех этих взносов можно выделить несколько групп: пожертвования на войну с французами, на Православную Церковь, в пользу бедных и больных, на благоустройство своего города, на образование, на другие российские города и города дружественных государств (Рис. 1). Только начиная с 1860–1870-х гг., появляются еще и такие виды купеческой благотворительности, как пожертвования на науку и искусство.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 1. Виды купеческой благотворительности в приенисейских городах (конец XVIII – первая половина XIX в.)

Самой крупной благотворительной акцией в течение рассматриваемого периода, в которой приняли участие практически все приенисейские купцы, была сбором средств на войну с французами. Из числа красноярских купцов и их семей в 1807 г. откликнулись 36 человек, пожертвовавших 8930 руб., а в 1812 г. – 14 человек, внесших 3675 руб. Список жертвователей на военные нужды в 1812 г. в Енисейске включал 29 местных купцов. Енисейский третьегильдеец З.К. Толстых внес на нужды армии 1 тыс. руб., что составляло более 1/10 части его капитала. За столь крупное пожертвование он был награжден в 1814 г. бронзовой медалью на Аннинской ленте.

Следующую по величине группу пожертвований составляла церковная благотворительность. Следует, впрочем, отметить, что фактов пожертвований в пользу Православной Церкви было, без сомнения, гораздо больше, чем нам удалось выявить. Никакой статистики рядовым, достаточно мелким, пожертвованиям не велось. Многие из них стали известны благодаря проводимому в 1820-х гг. новому делению Енисейска на приходы, что подтолкнуло купцов на составление ходатайств об оставлении их при старых церквях. В своих прошениях купцы подробно перечисляли свои разновременные взносы на нужды своих приходских храмов.

В отличие от пожертвований на науку, искусство, получивших распространения только во второй половине XIX в., вклады купцов на нужды Православной Церкви были широко распространены на протяжении всего рассматриваемого периода. Жертвовали как деньги, так и различные предметы церковного обихода. Вот лишь несколько примеров благотворительности приенисейских купцов в пользу Церкви. В начале 1820-х гг. енисеец М. Хорошев внес 9620 руб. 65 коп. на нужды Входоиерусалимкой кладбищенской церкви в Енисейске. Много он жертвовал и в енисейский Христорождественский приход: серебряные царские врата, 224-пудовый колокол, средства на каменные пристройки к храму и др. В 1842 г. член первой гильдии С.Г. Щеголев пожертвовал красноярской Покровской церкви икону и подсвечники на сумму 3100 руб. В 1844 г. красноярский первогильдеец И.К. Кузнецов пожертвовал 35 тыс. руб. на постройку собора в Красноярске.

Часто на средства купцов велось церковное строительство. В 1805 г. красноярский купец Новиков выстроил на Караульной горе часовню, перестроенную в 1855 г. в каменную местным золотопромышленником П.И. Кузнецовым. Часовня стала символом Красноярска. Поскольку строительство требовало больших затрат, купцы чаще всего брали на себя не полностью строительство всего здания, а производили различные к нему пристройки, бывшие им по силам. Например, в 1850 г. на средства купца Власьевского и частные пожертвования к Воскресенскому собору был пристроен новый придел и колокольня. Тогда же П.И. Кузнецов подарил собору тысячепудовый колокол. Иждивением енисейского купца М. Соколова в начале 1820-х гг. была выстроена каменная ограда енисейской Богоявленской церкви, прихожанином которой он был.

Особенную известность среди всего приенисейского купечества приобрели проживавшие в Красноярске супруги Сидор и Татьяна Щеголевы, жертвовавшие огромные суммы на церковные нужды. Только в апреле 1842 г. С.Г. Щеголев пожертвовал красноярской Покровской церкви “образ Воскресения Христова с двунадесятыми праздниками в серебряной в позолоте… в киоте и под стеклом” ценою в 2800 руб., “два медные большие посеребренные подсвечныика… оба ценою в 300 руб. С именем Сидора Григорьевича связано и строительство красноярского кафедрального Богородице-Рождественского собора, возводившегося с 1845 по 1849 г. в центре города по проекту знаменитого архитектора К. Тона. Однако, не будучи возведено до конца, здание рухнуло из-за плохого качества стройматериалов. С.Г. Щеголев взялся исправить дело. Его иждивением собор был вновь отстроен к 1866 г., причем Сидор Григорьевич затратил на строительство 560 тыс. руб. За постройку собора С.Г. Щеголев был награжден орденом Св. Анны второй степени. Супруги Щеголевы заботились о соборе до конца своих дней и были похоронены в нем, в приделе во имя Св. мучеников Исидора и Татианы. Кроме того, Сидор Григорьевич много средств и усилий затратил на перестройку и украшение Покровской церкви, прихожанином которой он являлся, на постройку и содержание богадельни и технического училища. Сумма всех его пожертвований (в пользу Церкви и города) составляла около 800 тыс. руб. серебром, а вместе с пожертвованиями Татьяны Ивановны, пережившей мужа, – 1 200 000 руб.

Нередко купцы составляли завещания своего имущества (или его части) в пользу городских церквей, а часто избиравшиеся из купеческой среды церковные старосты обязательно оставляли о себе добрую память ценными пожертвованиями. Так, в 1849 г. красноярский третьегильдеец С.Я. Кузнецов завещал разделить между пятью городскими церквями пятую часть своего имения для годичного поминовения его души и душ всех его умерших родных. В завещании енисейского купца И.Ф. Петухова, составленном в 1855 г., говорилось: “Если я помру прежде жены моей, то она должна по долгу христианскому меня похоронить и чинить по душе моей должное поминовение и равно по всем родственникам моим…”

Церковные пожертвования не были делом только частных лиц. Все купеческое общество сообща заботилось о нуждах Церкви. Например, в 1840-х гг. красноярские золотопромышленники вынесли решение о постройке нового собора во имя Святителя Николая (позже Богородице-Рождественский собор).

Священнослужители и церковные старосты направляли сведения об особо отличившихся жертвователях в местное духовное правление, которое, в свою очередь, отсылало их в Тобольскую духовную консисторию. Красноярский третьегильдеец Порфирий Орешников, служивший четыре трехлетия подряд старостой Всесвятской церкви, в 1850-х гг. ежегодно жертвовал “разных церковных вещей” на сумму от 75 до 900 руб., а в 1856 г. им была “устроена арка в церкви и сделаны стеклянные двери, оклеенные дубом”, что обошлось в 200 руб. Всего же П. Орешников затратил на благоустройство своего приходского храма 1445 руб. 85 коп. В 1865 г. похвальным листом был награжден купец Иван Чуринов, находившийся в должности приходского старосты красноярской Покровской церкви с 1862 г. В графе о его собственных пожертвованиях значилось: “Обратил при участии неизвестных лиц холодное отделение церкви в теплое устройством в нем двойных оконных рам и печей и произвел прочие перестройки; также сделал пожертвования вещами для ризницы с употреблением на все из собственности его 670 руб.”

Во многом именно благодаря господствовавшей в обществе христианской морали, согласно которой помощь “сирым и убогим” считается душеспасительным делом, значительных сумм достигали и пожертвования приенисейских купцов на поддержку бедных и больных сограждан. Сюда относилось строительство на свои средства больниц, воспитательных домов, богаделен и пр. Многие местные купцы считали своим долгом помочь неимущим: иждивением красноярского купца Яковлева в Красноярске была возведена каменная больница, вмещавшая более сорока человек, дом умалишенных был построен благодаря П.И. Кузнецову, енисейский первогильдеец М. Хорошев в 1835 г. пожертвовал для городской больницы в Ачинске новое деревянное здание ценой в 3 тыс. руб. и сверх того дал еще 2700 руб. для его переделки под нужды учреждения. Красноярские купцы Машаров, Кузнецов, Рязанов и Власьевский стали первыми крупными вкладчиками Владимирского детского приюта, открывшегося в Красноярске в 1847 г.

Красноярский третьегильдеец С.Я. Кузнецов в 1849 г. завещал четыре пятых своего движимого имущества “разделить в пособие самобеднейшим мещанского звания сиротам пред Пасхою и Рождеством Христовым”.

Многочисленность фактов пожертвований купцов на бедных и больных сограждан можно также объяснить отчасти и тем обстоятельством, что сбор средств проводился организованно городскими властями. Например, в мае 1823 г., после того, как в здании городской думы было зачитано обращение к красноярцам Енисейского гражданского губернатора А.П. Степанова по случаю открытия губернского приказа общественного призрения, сразу все 12 местных купцов во главе с городским головой Иваном Гавриловым пожертвовали в сумме 325 руб. на нужды новообразованного учреждения.

Енисейские губернаторы ежегодно составляли отчеты о состоянии губернии, где обязательно был раздел, посвященный “благотворительности и человеколюбивым подвигам”. Так, согласно отчету за 1852 г., в пользу красноярского Владимирского детского приюта, пострадавших от пожара городов и для “других благотворительных предметов” было пожертвовано 6910 руб. 38 ¾ коп.

Следует, однако, заметить, что многие частные благотворительные начинания существовали лишь очень недолгий срок – как видно из табл. 1, во второй четверти XIX в. число благотворительных заведений с течением времени не только не росло, но, напротив, уменьшалось.

Табл. 1. Благотворительные заведения в городах Енисейской губернии

(вторая четверть XIX в.)

Благотворительные заведения

Город

Красноярск

Енисейск

Ачинск

Минусинск

Канск

Туруханск

1835 г.

Богадельни от Приказа общественного призрения

2

Богадельни от общества

1

2

Больницы

2

1

2

1

2

Всего

5

3

2

1

2

1840 г.

Богадельни от Приказа общественного призрения

1

Больницы от Приказа общественного призрения

2

1

1

1

Дома умалишенных

1

Всего

4

1

1

1

1850 г.

Всех благотворительных заведений

3

1

1

1

1

Примечание. Табл. составлена по: РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 55. Л. 217 об. – 218; Ф. 1290. Оп. 5. Д. 13. Л. 22; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи на 1852 г. – СПб., 1852. – С. 8–9.

Много делали приенисейские купцы и для улучшения внешнего облика города. Особенно проявляли себя городские головы, избиравшиеся исключительно из купеческой среды. На свои средства они улучшали набережную, возводили присутственные здания и др. Красноярский гильдеец С.Я. Кузнецов пожертвовал великолепный каменный дом под городской суд и думу. Другой местный купец И.К. Кузнецов в 1845 г. пожертвовал 5 тыс. руб., инструменты и строительный материал для устройства в Красноярске сточных канав. Он же дал деньги на похороны Енисейского губернатора В.Н. Копылова (1845 г.).

Известен один случай массовых пожертвований красноярских купцов, связанный с необходимостью постройки в городе нового гостиного двора. Тогда, в 1829 г., 28 местных купцов и мещан пожертвовали свои лавки в старом гостином дворе в пользу города.

Достаточно значительных сумм достигали и частные пожертвования на образование. К этому виду благотворительности относится самый ранний известный нам случай вклада приенисейских купцов в развитие общеполезного дела. Так, в 1790 г. добровольно-складочный капитал позволил открыть в Енисейске школу. Купцы и мещане добровольно приняли на себя давать на содержание училища 200 р. в год, да сверх того при открытии училища благотворителями было подписано единовременно 103 р.75 коп. В 1858 г. енисейский купец Баландин предложил обществу открыть в городе женское училище. Это предложение было поддержано на собрании енисейского городского общества и одобрено министром народного просвещения. В результате, в 1860 г. в Енисейске было открыто первое в Восточной Сибири женское училище второго разряда.

Дальнейшее развитие образования в Енисейской губернии также было связано с именами некоторых местных купцов. В 1868 г. в Красноярске была учреждена государственная мужская классическая гимназия, позже переименованная в губернскую в связи с отсутствием преподавателей древних языков. В следующем 1869 г. в городе открылось первое женское училище, преобразованное потом в женскую гимназию. Открытие этих учреждений стало возможным во многом благодаря местным купцам: городскому голове П.Я. Прейну, гласным думы Е.Г. Гарину и Ф.Н. Хилкову. В 1874 г. на средства купчихи Т.И. Щеголевой открылось ремесленное училище.

Во второй половине XIX в. богатые приенисейские купцы стали оказывать покровительство и материальную помощь своим одаренным, но бедным согражданам. П.И. Кузнецов, например, с 1869 по 1875 г. финансировал обучение в Академии художеств знаменитого впоследствии художника В.И. Сурикова. Несколько красноярцев, получавших образование на средства Кузнецова в петербургском университете и других местах, именовали своего покровителя “отцом и благодетелем”. Позже его вдова Александра Федоровна пожертвовала на нужды красноярской женской гимназии 12 тыс. руб.

Приенисейские гильдейцы способствовали развитию не только образовательно-воспитательных учреждений, но и во многом содержали другие общественные заведения. Так, например, в 1839 г. в Красноярске открылась городская публичная библиотека, значительную часть которой составляли частные пожертвования, в том числе и местных купцов (Кузнецовых, А.Ф. Комарова, Н.В. Латкина). Кстати, вплоть до конца 1850-х гг. в Сибири публичные библиотеки существовали только в Иркутске, Томске и Красноярске.

Некоторые местные богачи мыслили не только в масштабах своего города, но и всей Сибири, заботясь о распространении образования во всем регионе в целом. Например, в 1845 г. красноярский первогильдеец И.К. Кузнецов дал 15 тыс. руб. на Иркутский институт благородных девиц. Другой, не менее известный, красноярский купец М.Г. Сидоров в начале 1860-х гг. предложил пожертвовать 20 тыс. руб., которые должны были остаться после розыгрыша в лотерею принадлежавших ему золотых приисков, на устройство университета в Тобольске. Кроме этого М.К. Сидоров обещал жертвовать на нужды этого высшего учебного заведения по 10 тыс. руб. ежегодно. Однако после рассмотрения на самом высоком уровне (Сибирским комитетом, а затем министром финансов и Императором) это предложение было отвергнуто по ряду причин, главной из которых было существование юридических препятствий для проведения задуманной красноярским купцом лотереи. Особое внимание М.К. Сидоров уделял исследованию и освоению Севера. Помимо многочисленных денежных пожертвований на изучение малоосвоенных земель, он также на свои средства снарядил шхуну “Утренняя заря”, которая в 1876 г. прошла из устья Енисея в С-Петербург. За 1850–1870-е гг. Михаил Константинович затратил на поддержку различных научных и благотворительных организаций около 1,7 млн. руб.

Наименьшее распространение в течение рассматриваемого периода получил сбор пожертвований на нужды населения различных городов страны, пострадавших от пожара или стихийных бедствий. Так, на призыв властей внести деньги в пользу погорельцев Томска (1848–1849 гг.) и Великого княжества Финляндского (1847–1848 гг.) не откликнулся никто из красноярских купцов. В пользу пострадавших от пожара жителей Самары в 1850 г. силами трех местных купцов было собрано 58 руб. Впрочем, известен один факт крупного пожертвования в пользу иногородних – по просьбе Генерал-губернатора Восточной Сибири В.Я. Руперта, в 1845 г. красноярский купец И.К. Кузнецов выделил 10 500 руб. для жителей пострадавшего от пожара Троицко-Савска.

Еще меньшим успехом пользовались такие обращения правительства, как просьбы властей о сборе средств в пользу пострадавших от стихийных бедствий и войн жителей дружественных государств. Так, в пользу погорельцев Бухареста (1847–1848 гг.) не было собрано ни рубля, а в 1850 г. лишь один купец (красноярец А. Селетов) внес 2 руб. при сборе денег в пользу сербов, пострадавших в войне с Венгрией.

Как видим, особой популярностью пожертвования, шедшие в другие города страны, не пользовались. Такое поведение местного купечества могло свидетельствовать о нескольких моментах: о желании иметь реальную возможность проконтролировать, на что шли пожертвованные средства; о важности общественного мнения, когда о сделанных взносах могло стать известно всем горожанам; наконец, о восприятии своего родного города как небольшого законченного мира, а всего остального – как нечто отдаленного, не касающегося напрямую жизни конкретного горожанина.

Представляет интерес вопрос о соотношении размеров капитала купца и делаемых им пожертвованиях. Мы не располагаем достаточным объемом материала для того, чтобы сделать выводы относительно всего приенисейского купечества, однако, можно утверждать, что фамилии наиболее состоятельных местных купцов (И.К. Кузнецова, П.И. Кузнецова, С.Г. Щеголева, М. Хорошева и др.) встречаются в списках жертвователей гораздо чаще остальных, а их разовые пожертвования нередко представляли собой солидную долю от имеющегося у них капитала.

Таким образом, благотворительность можно считать характерной чертой приенисейского купечества в целом, т.к. пожертвования делались практически всеми купцами. В течение всей первой половины XIX в. купцов, отдававших значительные капиталы на благотворительные нужды, было не так уж и много. Отчасти это объяснялось относительной малочисленностью и бедностью местного купечества.

Произошедшие в годы золотой лихорадки социально-экономические изменения в жизни губернии вызвали в области благотворительности две тенденции: во-первых, увеличение числа крупных пожертвований и, во-вторых, рост числа сфер приложения жертвуемых капиталов. Больших размеров стали достигать пожертвования на науку, образование, искусство. Это было связано с появлением в этот период очень богатых купцов, расширением культурных потребностей и запросов местного населения, а также с образованием широкого круга различных государственных и частных учреждений, нуждавшихся в материальной поддержке.

3.6. Особенности менталитета приенисейского купечества

Конец XVIII – первая половина XIX вв. – время формирования сибирского купечества и начало осознания им своей общности. Составной частью процесса консолидации купечества в единое сословие, как отмечает Н.В. Козлова, было складывание “общих черт самосознания купечества, проявлявшихся через присущие ему идеи, мысли, стремления, образ жизни и поведения, систему ценностей”. Осознавая себя представителями одного общественного слоя, купцы были “носителями и передатчиками определенной социальной культуры – системы нравственных ценностей и представлений”.

Купечество шести населенных пунктов, вошедших в 1822 г. в состав Енисейской губернии на правах городов (Енисейска, Красноярска, Ачинска, Минусинска, Канска и Туруханска), довольно медленно складывалось в единую социальную общность, что, соответственно, влекло за собой и довольно позднее оформление социально-психологических черт местных предпринимателей. Замедленное, по сравнению с Европейской частью России, течение процесса консолидации купечества сибирских городов было вызвано не только менее интенсивными темпами экономического развития, но и таким социальным фактором, как практически полное отсутствие дворянства и слабость чиновничества. Ведь противостояние различных слоев общества во многом стимулирует рост социального самосознания, выработку “корпоративного духа”, когда люди осознают себя принадлежащими к единому целому. На важность наличия такого противостояния при формировании ментально-психологических установок купечества центра страны указывали В.П. Бойко, М.В. Брянцев и другие исследователи, когда отмечали, что первоначальное стремление к “одворяниванию” русских купцов сменилось во второй половине XIX в. презрением к дворянству. В это время не чины и звания стали определять социальный статус человека, а его деньги.

Все же, хотя и медленно, но формирование сибирских купцов в единую социальную общность с присущими ей мировоззренческими установками, продвигалось вперед. Помимо социального статуса, на мировосприятие и поведение приенисейских гильдейцев оказывали влияние и многие другие факторы: место их проживания, социальное, национальное и региональное происхождение, происходившие в обществе изменения и пр.

Прежде всего, все местные купцы, даже приехавшие из отдаленных уголков страны, были, хотя многие только временно, жителями Приенисейского края. Естественно, что в сознании приенисейских предпринимателей находила отражение их региональная принадлежность к жителям Сибири. Своеобразные условия жизни в сибирском городе накладывали отпечаток на облик местного населения и способствовали складыванию особого психологического типа сибиряка. До нас дошло интересное свидетельство современника – некоего П. Подлесного, – в котором он описывает присущие характеру и взглядам сибиряков черты. Вот что, по его мнению, характеризовало сибирских горожан середины XIX в.: практичность и здравость суждений, критический, но не творческий ум, безучастность к “животрепещущим вопросам”, позиция “критика-наблюдателя”, ненависть и вражда “к лицам вновь приезжающим и к их предприимчивости”. Таким образом, сибиряк предстает перед нами как “сухой критик, холодный как север систематик, сдержанный до воплощенного рассудка характер” с присущей ему “хитроумно и таинственно, веками воспитанной мудростью”.

Вряд ли можно безоговорочно принять подобную довольно одностороннюю трактовку психологического портрета сибиряка. По крайней мере небольшую, но влиятельную часть сибирского общества – купечество – никак нельзя упрекнуть в отсутствии творческой инициативы, холодном пренебрежении общественными интересами и сопротивлении просвещению. Никакой вражды к приезжим тоже не наблюдалось. Напротив, местное купечество во многом пополнялось за счет вступления в его ряды иногородних и даже иностранных предпринимателей. Конечно, купцам разных сибирских городов были свойственны различные психологические черты.

Как отмечали более дружелюбно настроенные современники, сибиряки отличались открытостью, дружелюбием, гостеприимством, вежливым обхождением друг с другом. Например, в письмах красноярских купцов первой половины XIX в. часто можно встретить такие обращения и выражения, как “милый и любезный друг”, “прошу принять наичувствительнейшую благодарность” и т.п.

Не только региональная принадлежность, но и происхождение купцов неизбежно отражалось на их моральном облике. В течение последней четверти XVIII – первой половины XIX в. в купечество приенисейских городов входили выходцы из самых разных слоев населения. Большинство купцов продолжали часто переходить из сословия в сословие, так что у них еще не могло выработаться устойчивых ментальных ориентиров, присущих именно купечеству. Наиболее значительными источниками пополнения местных гильдейцев, помимо самого купечества, были мещанство и крестьянство. Вполне логично предположить, что выходцы из этих категорий населения хотя бы частично сохраняли присущее им прежде мировосприятие.

Психологический тип купца-выходца из крестьян может быть представлен С.Г. Щеголевым. В 1820-х гг. Он “офеней, с коробкой товара за плечами” пришел в Красноярск. В годы золотой лихорадки ему посчастливилось открыть богатый Крестовоздвиженский прииск. Позже он прирастил свой капитал, занимаясь винокурением в Минусинском округе. Из своего огромного состояния Сидор Григорьевич неизменно выделял очень значительные суммы на церковные и общественные нужды города. Он не покровительствовал развитию искусств, а предпочитал вкладывать деньги в нечто, по его мнению, более основательное и полезное для блага родного города: на его щедрые пожертвования строились училища, богадельни, больницы, перестраивались и украшались православные храмы. Супруги Щеголевы были очень набожными людьми. Их и похоронили в заново возведенном на их средства Богородице-Рождественском соборе. Видно, что психологический тип, представленный С.Г. Щеголевым, отличался такими характерными чертами, как набожностью, щедрой церковной и общественной благотворительностью и признанием в качестве неизменного результата своей деятельности общественной пользы.

Возможно, именно благодаря выходцам из мещанства и крестьянства среди приенисейских купцов были распространены религиозные и монархические настроения.

Как и в XVIII в. религиозность и благочестие купца продолжали расцениваться как неприменные условия успеха. Практически все купцы участвовали в церковной жизни: посещали богослужения, жертвовали значительные денежные суммы на церковные нужды, составляли завещания своего имущества в пользу городских храмов, служили церковными старостами.

Монархические настроения приенисейского купечества находят подтверждение в таких фактах как, например, особое почитание иконописного образа Св. Александра Невского, подаренного городу Александром I. По заказу красноярского первогильдейца П.И. Кузнецова из Санкт-Петербурга был доставлен портрет О. Коммисарова, который, как считалось, помешал Дм. Каракозову успешно осуществить покушение на Александра II. Крупнейший приенисейский золотопромышленник Н.Ф. Мясников, увлекшись пароходством, свой первый спущенный в 1844 г. на Ангару пароход назвал “Император Николай”, а второй – “Наследник Цесаревич”.

Лояльность местного купечества по отношению к государственной власти не составляла исключения на общесибирском фоне. Весьма пессимистически расценивая общественную активность сибирского купечества, М.А. Бакунин в ноябре 1860 г. признал его “гнилее даже дворянства”. А.В. Старцев считает, что существовавшая вплоть до событий 1905 г. индифферентность предпринимателей и отстраненность их от активной политической и общественной жизни происходили “из-за нехватки времени и достаточной культуры”. Нам, однако, вовсе не кажется, что культура человека непременно должна проявляться в активной общественной позиции.

Благодаря малочисленности дворян и чиновников, сибирские купцы составляли верхушку местного общества и, во многом, выполняли те же социальные и культурные функции, что и великорусское дворянство. Эволюция сибирского купечества во многом повторяла ступени развития, пройденные сословием предпринимателей Европейской России. Сибирское купцы, особенно в крупных городах, тоже прошли через стремление поднять свой социальный статус и получить дворянство. Присоединиться к самому привилегированному сословию страны сибирские богачи могли или за большие заслуги, или, что бывало гораздо чаще, путем вступления в брак с дворянскими дочерьми.

О следовании приенисейских купцов моде, характерной для высших слоев населения страны, свидетельствует любопытный документ с описанием внешности людей, состоявших в купечестве Красноярска в 1841 г. Вот, например, как выглядел третьей гильдии купеческий сын Николай Григорьевич Худоногов: “рост 2 аршина 6 вершков, волосы, брови русые, глаза серые, нос, рот обыкновенные, подбородок гладкий, лицо белое. Особые приметы: на левой половине верхней губы от ушиба рубец”. Из 27 описанных купцов все были с “гладкими подбородками”, т.е. без бороды, и сероглазые. Лишь один (И.Д. Попов-первый) отличался карими глазами. Среди купеческих жен кареглазые и темно-русые тоже были редкостью – всего только две (Н.В. Козмина и Н. Иноземцева). Обратим внимание на то обстоятельство, что абсолютно все купцы были безбородыми, что свидетельствовало о степени проникновения “европеизации”, вызванной, возможно, ориентацией местного купечества на российское дворянство.

Влияние дворянских ориентиров на сознание местного купечества росло с уровнем образованности предпринимателей. Как правило, наиболее ярко это проявлялось среди второго поколения купцов, которые уже не имели прямой связи с той разнородной социальной средой, из которой вышли их родители. С повышением уровня образованности (подчеркнем, по западноевропейскому образцу) росла “раскрепощенность” сознания от патриархальных норм и традиционных устоев, появлялся дух либерализма наряду с усилением общественной активности части купечества, ориентировавшейся на дворянские идеалы. Впрочем, необходимо отметить, что процесс “европеизации” сознания несколько отставал от распространения влияния западноевропейской культуры на бытовые условия жизни местного населения.

Примером распространения дворянских ориентиров среди приенисейских гильдейцев может служить семья крупнейших красноярских купцов Кузнецовых. Золотопромышленник П.И. Кузнецов был европейски образованным человеком, широко известным своими благотворительностью и меценатством. Влияние западноевропейской культуры сказалось не только на образе жизни семьи Кузнецовых, но и на их общественной позиции, отличавшейся либерализмом. Петр Иванович поддерживал дружеские отношения с сосланными в Красноярск декабристами, особенно с В.Л. Давыдовым, активно общался с ссыльными поляками, и даже материально помогал красноярско-канской организации политических ссыльных. Таким образом, психологический тип приенисейского купца, ориентировавшегося на дворянство, представлял собой прекрасно образованного, начитанного предпринимателя, своими манерами, образом жизни и взглядами практически ничем не отличавшегося от дворянина. Кроме того, купцам этого типа была присуща широкая, разносторонняя натура, не чуждая общественных интересов.

Долговременная экономическая слабость приенисейского купечества, отсутствие “своего” дворянства, незначительность чиновничества, ориентировавшегося на местных богачей, – все это задерживало процесс осознания купцами принадлежности к одной социальной общности и выработки единого социального мироощущения.

Тем не менее, в официальной документации органов местного городского самоуправления довольно рано, уже в начале XIX в., появляется термин “купеческое общество”. Чаще всего к нему еще добавлялось выражение: “мещанское общество”. “Купеческое и мещанское общество” подразумевало под собой всех городских жителей, имевших в городе недвижимую собственность и, соответственно, право голоса. Решения всего городского общества были направлены на урегулирование взаимоотношений большинства горожан с отдельными лицами. Чаще всего это был контроль за исполнением постановлений правительства относительно правил торговли и разграничения сфер деятельности представителей разных сословий.

Определенный интерес представляют экстраординарные случаи конфликтов граждан с “обществом”. При этом в первую очередь речь шла об “аморальном” поведении отдельных лиц. Например, по решению городского общества в 1846 г. из Красноярска были выселены мещане Александр Лазарев и Федор Иванов “за бытовое разложение”, которое заключалось в “обращении всегда в пьянстве, испрашивании милостыни и бродяжничестве по городу”. Городская дума неоднократно предупреждала провинившихся и требовала перемены их образа жизни, даже пыталась определить их в работу к кому-нибудь из горожан, но все усилия были тщетны. Заметим, что недостойно себя ведущие мещане были не уроженцами Красноярска, а сосланными из Москвы по той же причине, по которой местное красноярское общество хотело теперь от них избавиться. В результате А. Лазарев и Ф. Иванов были отправлены дальше на Восток страны – в Иркутск. Из этого случая видно, что все городское общество Красноярска выступало как единое целое, когда дело касалось нарушений общественного порядка и спокойствия.

Вот еще один пример противопоставления отдельного человека всему обществу. В 1839 г. Красноярская городская Дума постановила отдать в рекруты мещанина Александра Красикова “за произносимые им в собрании общества разные дерзновенные, укоризненные и поносительные слова, относящиеся к членам Градской Думы, городовому старосте и даже всему обществу притом”.

Известен также трагический случай сопротивления одного купца постановлению, принятому большинством. Дело касалось местного второгильдейца И.Я. Ростовых, признанным душевно больным и требующим опеки над своей личностью и имуществом. Несчастного заключили в городскую больницу, откуда он в последней надежде отправил жалобное письмо в городскую управу: “...лишенный свободы и не в состоянии добиться нигде и ни от кого истины, ...покорнейше прошу принять во мне участие, войти в мое положение, как общественника и гласного Думы, – спросить, ...за что и на каком основании без вины... меня держат как больного или умалишенного, тогда как я совершенно здоров и в здравом уме, и наконец, по какому праву опечатаны мои товары и имущество?..” В Купеческом обществе было назначено освидетельствование умственных способностей И.Я. Ростовых. Однако все осталось без изменений.

В одном из предыдущих параграфов отмечались другие случаи протеста приенисейских купцов против общественных решений. Речь идет об отказе некоторых гильдейцев от несения службы в органах городского самоуправления. Помимо сопротивления решениям городского общества купцы могли сталкиваться и с высшими властями. Вспомним, например, известный случай конфликта красноярского городского головы И.К. Кузнецова с Енисейским губернатором А.П. Степановым по поводу разведения в городе костров для обогрева солдат, когда они чуть не схватились врукопашную. Видно, что иногда отдельные купцы могли пойти на сопротивление властям, отстаивая свои интересы. Недаром В.Н. Разгон отмечал, что одна из характерных особенностей менталитета всего сибирского купечества заключалась, наряду с признанием незыблемости самодержавия, в наличии такого неотъемлемого компонента, как неприятие злоупотреблений и произвола чиновничьей бюрократии в Сибири. Однако в целом местное купцы, как и вообще все горожане, относились с уважением и почтением к вышестоящим сановникам, особенно если от них зависело принятие важных для всего города решений. Вот, например, как В. Вагин описывал приезд в Красноярск М.М. Сперанского: “...верстах в пяти от города его встретили казаки, ...перед самым городом – купечество и чиновники. Город был ...украшен решетками и надолбами в новом вкусе...”

Способность противопоставить себя обществу и властям свидетельствовала о росте индивидуализации сознания купцов, присущей для капитализма некоторых стран Западной Европы.

Кроме того, о распространении “раннебуржуазного” уровня сознания приенисейских купцов, когда стремление к обогащению ставилось на первое место, свидетельствовала еще одна не очень приглядная сторона морального облика местных предпринимателей. Первая половина XIX в. – время первоначального накопления капитала. Этому процессу были присущи сходные черты, в независимости от временной, национальной и региональной специфики. Хищнический характер дельцов, стремящихся любыми средствами нажить капитал, хорошо показан А.Я. Гуревичем на примере Европейского Средневековья, когда “новые люди”, выдвигавшиеся в торгово-финансовой области, “отличались энергией, предприимчивостью, сметкой, так же как и беззастенчивостью, эгоизмом и нестесненностью всеми патриархальными нормами того времени”. Такая ситуация была во многом сходна с положением дел в Сибири на аналогичной стадии экономического развития: “Наиболее ярко было выражено в сибирском купечестве, как, впрочем, и в российском, стремление к обогащению любыми средствами”, ...когда “главным условием была известная степень жестокости и беспощадности, неуклонное следование своей цели. Все средства были хороши, если только ими наживалась копейка”.

Среди приенисейских купцов тоже далеко не все отличались бескорыстным отношением к своим ближним. Часто материальная заинтересованность превышала простое человеческое снисхождение и великодушие. Например, в 1840-х гг. красноярский второгильдеец В.Ф. Машаров подал иск в городской суд на вдову купца А.В. Смирнова за неуплату денег по векселю, в результате чего он добился описи вдовьего имущества, которое, впрочем, составило лишь малую часть неуплаченного долга – всего 52 руб. 88 коп. Один из современников, к свидетельствам которого мы уже неоднократно обращались, Н.В. Латкин, характеризовал жителей Красноярского округа как “практиков”, всегда преследующих “только одни практические цели”. Вполне естественно, что увеличение капитала, обогащение выступало в качестве основной цели трудовой деятельности купечества. Труд вел к накоплению капитала, который местные купцы использовали по-разному, но неизменно определенную часть доходов отдавали на благотворительные нужды, увеличивая благосостояние храмов и своих сограждан.

Добавим еще, что далеко не всегда взаимное обхождение приенисейских купцов друг с другом и с другими горожанами отличалось вежливостью и благонравием. В 1880 г. в Красноярском городском суде рассматривалось дело об оскорблении генерал-майора Шанявского красноярским купцом Петром Ливеным. Видимо, Шанявский крепко “насолил” Ливену, потому что последний при народе грозился разорить майора и предать его уголовному суду. Однако пострадавший решил не раскручивать историю и дело было закрыто “за непринесением жалобы”. Отметим, что одной из самых страшных угроз Ливена была угроза разорить, что говорит о главенствующем месте денег в сознании купца.

В целом формирование психологического типа местного купца проходило по пути, сходному с Западной Европой и Центральной Россией, где этот процесс протекал в условиях одновременной конфронтации и синтеза господствовавших аристократического и мещанского личностных образцов. Сложившаяся в Сибири социально-экономическая обстановка способствовала выработке психологического типа личности местного купца, сочетавшего в себе индивидуальные стремления с нуждами всего городского общества. Можно выявить элементы трех взаимовлияющих и вытесняющих друг друга основных уровней в сознании красноярского купечества рассматриваемого периода:

“Эклектическое” мировосприятие, впитавшее в себя ментальные характеристики тех социальных слоев, из которых выходили местные купцы. В первую очередь, это мироощущение мещанства и крестьянства. Крестьянский слой сознания включал в себя расчетливость, бережливость, неторопливость, сноровку, смекалку. Кроме того, именно купцы-выходцы из крестьян отличались наибольшей религиозностью и наиболее крупными пожертвованиями в пользу Церкви. Последнее обстоятельство можно связать с тем, что они хорошо помнили свое недавнее прошлое и ощущали необходимость постоянно благодарить Бога за свое продвижение по социальной лестнице. От мещанской психологии в сознании купечества сохранилось ощущение своего города законченным целостным мирком, в рамках которого следовало развивать свою хозяйственную деятельность.

Элементы дворянской психологии, усиливавшиеся с ростом образования и культуры местных предпринимателей. Если российское дворянство было своего рода проводником европеизации остального населения страны, то провинциальное купечество выполняло аналогичную функцию по отношении к жителям своего города.

Зарождающаяся буржуазная психология, проявлявшаяся в высокой оценке материального богатства и начавшейся постепенной индивидуализации отдельных купцов, их способности противопоставить себя обществу. Впрочем, заметим, что последнее являлось скорее исключением, нежели широко распространенной нормой поведения.

***

Итак, в конце XVIII в. – первой половине XIX в. происходит процесс постепенной консолидации приенисейского купечества в единое сословие и складывание основных черт купеческой психологии. Тем не менее, окончательное социально-психологическое оформление местного купечества не завершилось даже к концу XIX в. Долгое время внешние условия жизни местных купцов практически ничем не отличались от образа жизни многих мещан. Частое обновление купеческого состава, переход купцов в мещанство, а мещан в купечество тормозили процесс социальной консолидации приенисейских предпринимателей. К “сдерживающим” факторам относилось и почти полное отсутствие в приенисейских городах дворянства.

Однако несмотря на небольшой удельный вес в составе всего населения края, местное купечество, как наиболее экономически сильная и влиятельная часть горожан, играло роль городской верхушки. Представителям купечества приходилось выступать в роли разносторонних деятелей, выполняя самые разнообразные экономические и социальные функции. Такое положение обеспечивалось широким участием купечества в органах местного городского и церковного самоуправления. Сама власть как бы инспирировала объединение предпринимателей в сплоченное сословие, т.к. ей гораздо удобнее было иметь дело с одной социальной группой, чем с отдельными людьми.

Обнаружение и разработка золотых россыпей в 1830–1840-х гг. значительно ускорили до того медленное течение промышленной жизни края. Приток новых людей и быстрое накопление богатства стимулировали ход социально-психологических процессов, способствуя оформлению целостности местного купечества.

Интересно отметить особую общественную роль и функции сибирского и, в частности, приенисейского купечества по сравнению с купечеством европейской части России. В общественно-культурном развитии городской жизни местное купечество выполняло роль, во многом аналогичную роли дворянства в Центральной России. Купцы были носителями передовых культурных идей, на которые ориентировалось остальное здешнее общество, иными словами, купечество было проводником “европеизации” местной жизни.

Главным отличием сибирского купечества от западно-российского, на наш взгляд, было несовпадение их общественно-политических ориентаций, вызванное различной степенью участия в административном управлении. Все высшие должности в местном городском самоуправлении в Сибири занимали представители купеческого сословия, более того, общественное служение вменялось купцам в обязанность, от исполнения которой практически невозможно было уклониться. Западно-российские предприниматели хотя и участвовали в органах городского самоуправления, однако, всегда находились в некотором соперничестве с дворянством, будучи своего рода прослойкой между высшими и низшими слоями общества. Они добивались расширения доли своего участия в аппарате управления, что позволило бы властям в более полном объеме учитывать нужды различных слоев купечества. В это же время их сибирские товарищи по сословию стояли у руля управления местной жизнью, входя в верхушку городского общества не только в смысле материальных возможностей, но и в культурно-образовательном отношении. Таким образом, одни гораздо раньше стали сплачиваться в единую общность и становиться в оппозицию к власти, ущемлявшей их интересы, а другие, напротив, отличались лояльным к ней отношением. Таким образом, сложившиеся условия в сибирской общественной жизни можно трактовать, как, своего рода, “монархическую демократию”.

Hosted by uCoz