Назад || Главная || Карта сайта


К.Б. Умбрашко

Новосибирск, государственный педагогический университет

Столичные города в переписке М.Т. Каченовского


 

Личность М.Т. Каченовского (1775–1842) – главы "скептической школы" в русской историографии – особо ярко характеризуется благодаря серии писем 1810 г. к жене, Амалии Христиановне, из Петербурга в Москву, хранящихся в Российском государственном архиве литературы и искусств (РГАЛИ) и Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ). В начале 1810 г. в Петербург переехал А.К. Разумовский и стал министром народного просвещения. Вместе со своим покровителем оказался в Петербурге и Каченовский. Его петербургский адрес совпадал с адресом Разумовского: "На Фонтанке между Чернышева и Аничкова мосту в доме Косцовой в квартире графа Алексея Кирилловича Разумовского"1.

Один из главных героев этой серии писем – это Санкт-Петербург – "город прекрасный"! "Сказать правду, – писал Каченовский 4 апреля, – есть на что посмотреть в Петербурге. Привольное и красивое расположение города, великолепные здания, различные памятники и многие другие вещи удобны возбудить удивление во всяком человеке". В письме от 10 апреля он удивлялся: "Здесь теперь настала теплая погода; по улицам начали ездить на дрожках; однако ж Нева еще не прошла, и по льду ездят".

Но уже в письме от 4 апреля отмечалась "здешняя дороговизна": "Один знакомой, прогуливаясь со мною по городу, сегодня завел меня завтракать в трактир "Лондон". Там выпили мы по рюмке водки и бутылку полпива да съели кусочек сыру и по куску говядины бифшток и за это заплатили четыре рубля!" (Меню командированного начала XIX в.).

Другой негативный момент – плохие климат и невская вода. Как следствие – "Великолепный Петербург с всеми своими редкостями так наскучил мне, что я почту счастливейшею в жизни моей ту минуту, когда из него выеду"2.

Это настроение присутствует в письмах Каченовского постоянно. Уже в первом письме Каченовский отмечал: "Видел двух старых своих знакомых; и ко мне уже некоторые приходили поручать себя в мою милость и искать знакомства. Простенькие! Они думают, что я приехал сюда играть важную ролю! А того не знают, что я рад бы вырваться как можно скорее". В другом письме (от 4 апреля 1810 г.) читаем: "Когда вырвусь на свою волю? Когда заживу на свободе? Ах, если бы поскорее!" Письмо, написанное 10 апреля 1810 г.: "Граф еще не вступил в новую свою должность, и со мною не начинают говорить о моем деле. Не нужно сказывать тебе, что при первом случае стану домогаться возвращения в Москву. У меня одна мысль, одно желание увидеться с тобою как можно скорее и жить в покое. Все прочее вздор". Письмо от 29 апреля 1810 г.: "Вчера писал я записку к графу и просил его отпустить меня в Москву. Ответа не имею. Предвижу, что много мне тут будет досады, пока вырвусь"3.

И это не минутное настроение. Семейные обстоятельства (беременность и роды жены) складывались таким образом, что Каченовский рвался вернуться в Москву. Семья и "наша древняя столица" для него значили гораздо больше, чем служебная карьера и блистательный Санкт-Петербург. Через все письма к жене красной нитью проходит трогательная забота и нежность. "Переехала ли ты, – спрашивал он жену в письме 31 марта 1810 г., – на новую квартиру? Скоро ли родишь малютку? Убедительно прошу тебя, ради самого Бога, роди как можно легче и поскорее выздоравливай. Да не забудь тотчас уведомить меня, за кого нам пить здесь шампанское, за Георгия или за Анну"? Видимо, имя ребенку было выбрано заранее. Письма Каченовский писал не на простой, а на голландской бумаге и в каждом находил нежные и добрые слова для жены: "Целую тебя тысячу сто пятьдесят один раз. Пиши ко мне поскорее и уведомь, что там у вас делается. С истинным почтением и непременною любовию остаюсь навеки твоим верным другом" (31 марта 1810 г.); "Не тоскуй и не скучай, добрая моя Амалия; помни только, что я день и ночь о том думаю, как бы поскорее прижать тебя к моему сердцу" (4 апреля 1810 г.).

Впрочем, не забывал Каченовский и прозаических моментов: "В письме твоем нашел я довольно ошибок против правописания. Я не имел времени поучить тебя; но ты сама старайся писать правильно и, читая книги, замечай, как слова ставятся. Впрочем, сердечный друг мой, ошибайся себе, сколько хочешь, только пиши ко мне почаще и уведомляй меня о своем здоровье. – Также в письмах не забывай упоминать, сколько у тебя остается денег, дабы я мог знать о состоянии казны твоей". "Я возвращусь к тебе верным, постоянным, нежно любящим тебя мужем. Дай только Бог скорее вырваться отсюда" (10 марта 1810 г.). В одном из писем (19 апреля 1810 г.) Каченовский, отговаривая жену от поездки к подруге, проговорился о своих принципах, не принимающих аристократическую спесь: "Но ехать к ней тебе всетаки неприлично, моя добрая Амалия. Кто уверит меня, что в том доме обойдутся с тобою без унизительного высокомерия и что не окажут тебе покровительства, которое для меня всего несноснее и в котором мы до сих пор, слава Богу, никакой нужды не имеем? Притом же, хорошо ли тебе ездить в тот дом, в котором мне быть никогда не достанется?"

В письме от 29 апреля 1810 г. Каченовский сообщил жене радостную новость: "Кумом у тебя будет Жуковский. Он уже уведомлен от меня. Я здоров; но тоска сокрушает меня от нетерпеливости с тобою видеться. Не беспокойся, моя душа! Ты у меня единственная утеха в жизни. Одно только у меня теперь в голове: как бы скорее распутаться с графом. Впрочем, я здесь ничем не занят и ничто меня здесь не задерживает, кроме известной его медленности и нерешительности". В каждом письме Каченовский кланяется и свидетельствует "усерднейшее почтение" родителям жены и даже просит ректора И.А. Гейма и И.А. Двигубского о содействии отцу жены устроиться на должность штаб-медика в Московском университете4.

В одном из петербургских писем жене от 6 мая 1810 г., хранящемся не в РГАЛИ, а в НИОР РГБ, адресант сообщил, что послал по почте супруге соломенную шляпку и что через неделю должен выехать из Петербурга, Разумовский его наконец-то отпустил: "Вчера посылал я посмотреть продажных повозок. Запрашивают по сту рублей и более. Бедной мой карман! Пришлось тебе разоряться по милости Его Сиятельства! Просить у графа я ничего не намерен. За величайшее благодеяние сочту и то, что не помешает мне благополучно отсюда убраться". И далее с юмором спрашивал: "Здоров ли твой малютка? Ведь ты, я думаю, уже родила. Мне кажется, что вы оба прыгаете. Я написал бы к нему письмецо и приказал бы хорошенько смотреть за своею маменькою, если б знал, как адресоваться к нему должно"5. В письме из Калуги 13 августа 1810 г. вполне проявляется незаурядное чувство юмора Каченовского: "Прежде четверга никак не можно будет выехать отсюда; да и то не знаю, как бы не прожить до воскресенья, т. е. еще неделю. Ежели муженек твой в самом деле так долго здесь замешкает, то я не отвечаю тебе за его верность. Боюсь, как бы он не женился здесь на толстой и богатой купчихе. – Прошу поклониться общему нашему благоприятелю Георгию Михайловичу господину Каченовскому. Поцелуй его за меня и пожелай ему такого носа, которой был бы удобнее для ношения очков"6.

К.С. Аксаков (студент Каченовского) отмечал, что Каченовский очень высоко оценивал историческую роль Москвы, говоря о ней с "улыбкою удовольствия" и утверждая, что с нее начинается русская история7.

Возможно, оставшись в столице при министре, Каченовский мог бы быстро сделать карьеру, но он предпочел шуму столичной жизни тихую семейную жизнь и кабинетные ученые занятия. Этого выбора не могли понять люди, толпившиеся вокруг вельможи-министра и наперерыв ловившие его внимание. Вот что писал Михаил Трофимович своей жене в письме от 8 апреля 1810 г.: "Я кажусь весьма неприятен многим людям, которые боятся, чтобы мне не досталось место при министре"8. Н.Н. Мурзакевич в своих записках рисует портрет двух Каченовских: одного на службе – сухого, сурового, недоверчивого профессора; другого дома – простодушного, наивного, остроумного, начитанного "без педантизма" семьянина9.

Эпистолярные источники, разбросанные по российским архивам, позволяют сделать вывод о врожденной скромности, глубокой порядочности, но вместе с тем и обидчивости М.Т. Каченовского. Требовательность и строгость распространялась не только на окружающих, но в первую очередь на самого себя. Сдержанность иногда казалась суровостью или даже жесткостью. Не все его любили, но почти все уважали. Эта мнимая суровость к окружающим полностью перекрывалась нежностью, внимательностью, заботой и любовью к жене, детям, к другим родственникам, близким друзьям и знакомым. Переписка несет следы и научных интересов историка.

_________________________

 

1 Российский государственный архив литературы и искусств (далее. – РГАЛИ). Ф. 1251. Оп. 1. Д. 3. Л. 3.

2 Там же. Л. 2 об., 4 об. – 5, 6, 6 об. – 7, 8–8 об.

3 Там же. Л. 2 об., 4 об., 6–6 об., 10.

4 Там же. Л. 2 об. – 3, 3 об., 4, 5 об., 6 об. – 7, 7 об., 8 об. – 9, 10 об., 11.

5 Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ). Ф. 93. Разд. II. Карт. 5. Ед. хран. 58. – Л. 2 об. – 3.

6 РГАЛИ. Ф. 1251. Оп. 1. Д. 3. Л. 12 – 12 об.

7 Аксаков К.С. Воспоминания студентства 1832–1835 гг. // Русское общество 30‑х гг. XIX в. – М., 1989. – С. 322.

8 Каченовский В.М. Михаил Трофимович Каченовский (Род. 1 ноября 1775 г. † 19 апреля 1842 г.). По биографическим трудам Соловьева, Погодина, Давыдова, Кавелина и личным воспоминаниям. – М., 1892. – С. 7.

9 Записки Н.Н. Мурзакевича. 1806–1883 гг. // Русская старина.– 1887. – Т. 54. – № 4. – С. 132.

 

 

 

Назад || Главная || Карта сайта

 

Hosted by uCoz